Евгений Рогачев - Рогнеда. Книга 1

Ознакомительная версия.

— Милости он твоей просит. — Вельский склонил голову еще ниже. — Прости никчемного раба своего, что взял на себя смелость помыслить о недостойном. Тебе решать государь, прав он или нет.

— Милость моя всем нужна, — проворчал Иван Васильевич, успокаиваясь. — Да только меня кто помилует?.. Один лишь только Господь, если будет на то его воля… Настырен ты, Богданка. Ну, да ладно, зови Ваську! Послухаем, как тот будет изворачиваться.

Ваську ввели, бросили на колени перед царем. Тот сделал попытку приблизиться, но один из опричников наступил на полу запыленного кафтана. Затрещала когда-то дорогая материя.

— Оставь! — Иван Васильевич шевельнул пальцем, и опричник отошел, не сводя настороженного взгляда с преступника. Кто знает, что у того на уме. А ну как — кинется на царя? Охрани Господь от такой напасти!

Васька подполз, прикоснулся губами к царевой золоченой туфле.

— Не вели казнить, государь. — Побелевшие губы дрожали, по щекам текли слезы. — Проклятые ляхи возвели хулу на верного раба твоего. Хотели извести меня и весь род наш.

— Хулу, говоришь? — Иван Васильевич нагнулся, схватил Ваську за волосы, прошипел, сузив глаза от бешенства: — А с ляхами кто сносился? Кто хотел ворогов привести под город Коломну? Почто такое удумал? Ну!!! Говори, смерд, а то велю собакам скормить.

— Не… Не… Го… Го… — Слова застревали в горле.

— Что мычишь, непотребный? Али язык проглотил? — Иван Васильевич отпустил Ваську, откинулся на троне.

Бывший боярин, а ныне смерд, преступник, тать, попытался подняться, но сила в руках иссякла. Ослабли они то ли от страха, то ли от бессилия. Зато вернулся голос. И он заголосил — быстро, сбивчиво, боясь, что царь не выслушает до конца и велит тащить вон из полатей:

— Государь, невиновен я!!! Ляхи проклятущие зло на меня поимели за то, что обозы мои да караваны с разным товаром, по твоему царскому повелению, в обход ляшской стороны торговать пошли. В Свитьод[7] и далее — в полуночные страны. От того они большой убыток стали терпеть, а на меня зло копить… Не единожды я получал от них подметные грамоты, чтобы отступился от царского поручения. Но я на своем стоял твердо и за то великое поругание имел, — Васька всхлипнул. — Батюшка мой хворый лежит, того и гляди — помереть может со дня на день. А меня как последнего раба кинули в застенок… За что, государь?

Васька замолчал, рукавом вытирая катившиеся слезы.

Иван Васильевич взглянул на Вельского. Тот кивнул, добавив:

— Отец его, Твердислав, три года назад грамоту получил. Велено ему было караваны и иные какие товары в ляшской земле не торговать, а вести дальше. Распорядился ты, государь, сделать это оттого, что купцов наших и торговых людей там всячески притесняли и обижали.

Иван Васильевич смотрел на распростертого человека. Пока Вельский говорил, в голове неторопливо ворочались мысли. Васька перестал елозить рукавом по мокрому лицу, выжидательно смотрел на царя. Понимал, что сейчас решается его судьба.

— Поднимите его!

Двое опричников подхватили Ваську под руки, подняли. Тот, не в силах стоять, обвис, словно куль на руках стражников. Они его встряхнули, да так, что голова Васьки мотнулась из стороны в сторону, и оставили стоять на дрожащих ногах.

— Говоришь, хворает отец? — неожиданно спросил Иван Васильевич.

— Хворает батюшка, хворает! — Васька поймал цареву руку, облобызал. — Стар стал, немощен. По дому без чужой помощи почти и не передвигается. Только если холопья поддерживают.

— Я тоже хвораю, — негромко произнес Иван Васильевич. — Но молюсь, денно и нощно, оттого и живой пока. Потому что молитва излечивает почище иных лекарей и знахарей.

— Истинно, государь. Истинно! — залепетал Васька, пробуждаясь к жизни.

Боярин чувствовал себя словно на угольях. Знал, что царево настроение переменчиво, как ветер в знойной пустыне, и он молил Бога, чтобы поскорее оказаться подальше от этих полатей.

— Не знаю почему, но Бог подсказывает мне, что и вправду оболган ты… — Иван Васильевич задумчиво теребил маленькую, клинышком, бородку, не спуская горячего взгляда с Васьки. Тому опять стало худо, да так сильно, что свело низ живота. — Надо бы тебя, конечно, в железа заковать, чтобы впредь не бегал от моих слуг. Ну, да ладно… Прощаю… От притеснения ляхов ты будешь освобожден. А за верность — вознагражден! — Царь стянул с безымянного пальца рубиновый перстень.

Тот вздрогнул, еще не до конца веря, что царь сменил гнев на милость. Хотел опять бухнуться на колени, но царь схватил сильными пальцами за плечо, притянул к себе.

— Впредь служи верно. Тогда и ты, и весь род твой в достатке будет и в довольстве… Теперь ступай.

Васька поднялся, еще раз поклонился царю и несмело, пятясь задом, выскользнул из полатей. Вельский проводил его внимательным взглядом. Подумал, что повезло Ваське, он и не предвидел такого, на что уж хорошо царя знал. Государь становится все более непредсказуем и… опасен. Надо держать ухо востро. Иначе и уши потеряешь, и голову.

Иван Васильевич расстегнул ворох рубахи.

— Что-то душно здесь. Дышать нечем. Богдан, вели запрягать, поедем в Ростов. Устал я, отдохнуть хочу.

Через мгновение весь дворец наполнился шумом и гамом, напомнив потревоженный улей. Забегали холопы, таская съестные припасы и нагружая телеги; конюхи выводили всхрапывающих, бьющих от нетерпения копытом коней; тут же псари едва сдерживали на длинных поводках гончих псов с вытянутыми мордами и тонкими, но мускулистыми ногами. Боярские дети в алых, расшитых золотом кафтанах садились на коней, весело перекидываясь озорным словцом. Отдельной сотней выстроились опричники — личная гвардия царя. На поясе у каждого с одной стороны висела метла, а с другой оскаленная собачья морда — символы опричной власти. В расписную, запряженную тройкой лошадей повозку шумной гурьбой садились разбитные девицы, призванные развлекать царя и его ближних людей.

Все были возбуждены и горели желанием поскорее вырваться из шумного города. Туда, на волю, где ждут утехи и развлечения, на которые так горазд государь.

Василий на все на это смотрел со стороны, пробираясь, словно тать, к воротам. Палец жег царев подарок, но снимать его не решался, а руку от греха спрятал за пазуху. У самых ворот услышал строгий окрик:

— Куда прешь, харя немытая?

Молодой безусый опричник остановил разгоряченного коня и уже поднял, было, плеть, собираясь огреть Василия. Тот аж задохнулся от такой наглости, даже страх на время пропал. Да как он смеет оскорблять непотребными словами его, родовитого боярина? Ведущего род чуть ли не от Свениуса, брата Рюрика? Но, увидев злой взгляд голубых глаз — осекся. Памятен еще был Грозный-царь и эти молодые вой, чья нонче власть на Руси. Потому и смолчал, умерив гордыню.

Ознакомительная версия.