Отложив Оленя в сторону, я взял подвески в руки и начал их рассматривать. Они были тяжелые, в виде маленьких овальных щитов. На каждом изображено прекрасное женское лицо, гордое, надменное. Длинные волнистые волосы как бы скрывали плечи женщины, постепенно переходя уже в чисто декоративное переплетение, вроде рельефного орнамента. Вероятно, это была какая-то скифская богиня.
Чуть в сторонке на брезенте лежало нечто непонятное, озадачившее меня: две выгнутые металлические дужки, соединенные клочками грубой кожи. Я осторожно взял их в руки. Что это могло быть? Металл желтоватый, но совсем не похож на золото, легкий, тусклый. И кожа почему не истлела?
И тут, заставив меня вздрогнуть от неожиданности, откуда-то сверху раздался хрипловатый голос:
— Це ж ручка от чемодана. Мы ее выбрасывать не стали. Может, нужна для выяснения.
Я поднял голову и удивился, увидев, что надо мной склонилось уже несколько одинаково перепачканных и улыбающихся лиц. Одно из них при более пристальном рассмотрении показалось мне смутно знакомым. Наверное, это и был экскаваторщик Працюк, встречавший меня. Но когда успели подойти его товарищи так, что я не услышал? Не заметил даже, что они растянули надо мной кусок брезента и держат его, прикрывая находки от дождя. Какие молодцы!
— А вот бритва. Мы ее в сторонку отложили. Люди говорят — серебряная. Не может быть, чтобы тоже древняя была, как вы считаете, товарищ профессор? — сказал Працюк, протягивая мне небольшую коробку. — Больно хорошо сохранилась. Даже кожа не вся истлела.
Я взял коробочку и стал рассматривать. Она буквально разваливалась в руках. Из нее высыпались бритвенные принадлежности: старомодный станочек для безопасной бритвы, мыльница и тазик, пожалуй, в самом деле, серебряные. Зеркальце совсем потускнело от сырости, из помазка выпали все волоски. На мыльнице я с трудом различил монограмму из двух причудливо переплетенных, словно двоившихся заглавных букв «С.С.».
— Мы тут заспорили, товарищ профессор, — сказал Працюк. — Не может, я кажу, быть, чтобы бритва тоже древняя. И буквы тут наши, русские.
— Конечно, бритва никакого отношения к древним сокровищам не имеет. Она попала сюда совершенно случайно, — ответил я.
— А я что говорил?! — экскаваторщик повернулся к товарищам, потом опять обратился ко мне: — Значит, музею она не нужна?
— Совершенно не нужна. А что, она вам нравится?
Экскаваторщик под смех товарищей пожал плечами.
— Возьмите, не стесняйтесь, — протянул я ему коробку.
— Ну спасибо! Всей бригаде на память подарок будет, — крепко зажав бритву в огромной ладони, Працюк другую руку протянул мне.
— Больше ничего не было?
— Нет, все тут, — помотал головой Працюк.
— А черепки забыл? Или скрываешь? — спросил его один из строителей.
Все снова засмеялись.
— Какие черепки? — насторожился я.
— Да слухайте вы их! — отмахнулся Працюк. — Шуткуют ребята. Были там еще два черепка битых, видать, от какого глечика завалились.
— Где они?
— Черепки? — удивился моему волнению экскаваторщик. — Выбросили где-то тут. На кой они нужны. Тут их вон полно, черепков-то битых.
— Куда выбросили, помните? — спросил я, лихорадочно озираясь.
— Вы не огорчайтесь, мы сейчас найдем те черепки, — поспешили успокоить меня строители. — Куда-то тут бросили, недалеко.
— Стойте, хлопцы, я сам! — остановил товарищей Працюк. — Я помню, сюда вот бросал, в эту кучу. Сам их найду, а то вы все тут перелопатите, затопчете.
Присев на корточки возле большой кучи мусора, он начал методично и размеренно ее разбирать. Я подошел и присел рядом с ним, внимательно разглядывая каждый черепок. Неужели найдем?
— Вот он, — сказал Працюк, протягивая мне маленький осколок, перемазанный грязью.
Я начал осторожно его отчищать. И все время боялся, что он окажется действительно просто осколком самого обыкновенного глечика или макитры, какие здесь продаются на каждом базаре.
Но нет! Похоже, керамика древняя. Сосуд был явно слеплен вручную из отдельных полосок глины. Неужели повезло? Если бы осколок был побольше…
— А вот и второй, — сказал Працюк.
Он протянул мне другой осколочек, чуть покрупнее первого. Он тоже был ручной лепки и вроде от одного сосуда. Или нет? Кажется, немножко темнее? Ладно, потом разберемся.
И вот я уже в музее, сокровища аккуратно разложены на столе под яркой лампой. А над ними благоговейно склонились археологи, уже успевшие услышать о чудесной находке. Их в любое время года немало работает в Керчи. Собрались тут все люди знающие, опытные. Внимательно рассматривают драгоценности, изучают в лупу детали, высказываться не спешат. Но потом, конечно, разгорится спор, это уж как водится.
Рассматривая находки, археологи постепенно начинают обмениваться впечатлениями, однако не очень уверенно. Чувствуется, драгоценности их кое-чем озадачивают.
— Ваза, конечно, попроще Чертомлыцкой[1], но зато сценки на ней куда интереснее, вы не находите, Николай Павлович?
— И она тоже явно из богатейшего, несомненно, царского погребения! Только для весьма знатного и богатого вождя могли заказать такую роскошь.
— А какое поразительное мастерство! Ведь ни один воин не похож на другого!
Да, это было изумительно. Неведомый художник каким-то колдовским чудом — одними лишь позами и жестами сумел рассказать нам: вот этот воин — ловок и быстр, а этот — тяжеловат на подъем и робок. Он ухитрился в движениях раскрыть характеры давно исчезнувших людей!
— Фигурки ведь не превышают трех сантиметров, правда, Всеволод Николаевич, а можно свободно рассмотреть не только выражение лиц, но и каждый завиток на овечьей шкуре.
— А вы посмотрите в лупу, Анна Матвеевна. Увидите даже кузнечиков, сидящих на согнувшихся под их тяжестью травинках.
Я тоже тщательно и не спеша, по-хозяйски, смакуя и наслаждаясь, изучаю уникальные находки. Но ваза теперь меня привлекает меньше. Она — творение греческого мастера, произведение античного искусства, как и прекрасные «висюльки». А вот Золотой Олень — изумительный образец чисто скифского, так называемого звериного стиля.
Кочевые скифские племена все время странствовали с места на место. Бродячим домом скифа была кибитка. Мраморных статуй в ней не поставишь, войлочные стены не украсишь мозаикой или фресками. Искусство скифов соответствовало возможностям их быта. Главным образом это были украшения — изображения всяких зверей на оружии, щитах, походном снаряжении, на золотых бляхах конской сбруи и удилах. Эти произведения искусства сопровождали скифа в его вечных скитаниях. Ими легко можно было в любой момент полюбоваться у вечернего костра или во время пира, а потом спрятать в седельные сумки — и ехать дальше или ринуться в бой. Лишь в конце жизненного пути, оборванного вражеским копьем или болезнью, обретал скиф памятник монументальный и вечный, как холмы в степи — величавый курган, сгладить который бессильно время и за века.
