У самого экватора Писарро высадился на берег. Местные жители встретили незваных гостей весьма неприязненно. Вступать с ними в бой Писарро не решился – слишком мало было у него солдат. Между тем припасы на кораблях иссякли и нельзя было больше оставаться у этих негостеприимных берегов.
Писарро созвал военный совет. На этом совете Альмагро предложил разделить силы. Он вызвался вновь отправиться в Панаму за подкреплением. Большая же часть людей во главе с Писарро должна была, по его мнению, укрыться где-нибудь поблизости, в безопасном месте, и отсиживаться, пока он, Альмагро, не вернется из Панамы. После ожесточенных споров план Альмагро был принят.
Неподалеку от побережья Писарро и Альмагро отыскали Пустынный островок Гальо. Корабли отдали якорь у его берегов, и Писарро всем сообщил о решении военного совета.
Компаньоны Писарро, бесспорно, были людьми отважными. Все они прошли через огонь, воду и медные трубы конкисты[2], все они готовы были сложить свои буйные головы в любом походе, сулящем осязаемые выгоды.
Но их постоянно грызла черная зависть друг к другу, они не доверяли своим вожакам, им ничего не стоило предать и опорочить своего соратника и своего предводителя.
С Писарро им было по пути, пока он вел их к легким и быстрым победам, но оставаться на пустынном островке и ждать у моря погоды… Как бы не так!
На тайных сходках они решили: Писарро нужно вонзить нож в спину. Сделать это очень просто. Стоит только дать знать в Панаму, что Писарро желает уморить с голоду верных сынов Испании, что он намерен изменить его величеству королю, и новый губернатор вышлет боевые корабли к острову Гальо. Писарро схватят и вздернут на виселицу, а его несчастных спутников с честью доставят в Панаму.
Грамотеи тут же принялись строчить доносы. Эти доносы они украдкой вручили людям, которые должны были вместе с Альмагро возвратиться в Панаму. Альмагро отлично знал нрав своих «боевых товарищей» и в один прекрасный день приказал учинить на кораблях обыск. Обыск увенчался успехом, и Альмагро уничтожил все «жалобные письма».
Но стреляного воробья на мякине не проведешь. Заговорщикам удалось вложить в сверток хлопчатых тканей, который предназначался для супруги губернатора, донос на Писарро.
Это подметное письмо завершалось такими словами: «Берегитесь, сеньор губернатор, пастуха, который направляется к вам. Он пришел за овцами для мясника, который остался у нас».
Яснее ясного было, что пастух – это Альмагро, мясник – Писарро, а беззащитные овечки – люди, которых Альмагро собирался завербовать в Панаме.
Альмагро благополучно прибыл в Панаму. Письмецо, в котором речь шла о мяснике и овцах, не менее благополучно дошло до адресата.
Губернатор пришел в ярость. Альмагро и Луке (этот пайщик перуанской компании безотлучно сидел в Панаме и знал там все ходы и выходы) с большим трудом смягчили губернаторский гнев.
Но к предприятию Писарро губернатор утратил всякий интерес. Он велел снарядить два корабля и направить их к острову Га-льо. Писарро и всех его спутников командир этой флотилии должен был без промедлений доставить в Панаму. Альмагро губернатор никуда не пустил и оставил в Панаме как заложника.
Губернаторские корабли прибыли на остров. Приказ губернатора торжественно был зачитан всем его обитателям. Мгновенно толпа «благородных» рыцарей устремилась к кораблям.
Писарро преградил путь беглецам. Мечом он провел на песке линию с запада на восток и сказал: «Братья и товарищи! По сю сторону линии – путь на юг, к Перу и к богатству. По ту сторону – путь к Панаме и к нищете. Выбирайте!»
Тринадцать человек переступили черту и остались с Писарро. Все остальные погрузились на корабли.
Командир флотилии с распростертыми объятиями принял дезертиров и покинул остров. Писарро и его тринадцать приверженцев брошены были на произвол судьбы. У них не было ни корабля, ни съестных припасов. Правда, друг Писарро, капитан Руис, на губернаторских кораблях отправился в Панаму за помощью, но особых надежд на эту помощь не было: ведь Писарро ослушался приказа из Панамы, и губернатору ничего не стоило объявить его мятежником и смутьяном.
Писарро, однако, не пал духом. Он решил покинуть бесплодный остров Гальо и перебраться на лесистый островок Горгону, который лежал в ста пятидесяти километрах к северу.
Робинзон Писарро и тринадцать его Пятниц кое-как соорудили полуплот-полулодку и не без труда дошли до берегов Горгоны.
На Горгоне водилась дичь, пресной воды там было вдоволь, так что отшельникам поневоле смерть от голода и жажды не угрожала. Но все время шли затяжные тропические дожди, от которых нельзя было укрыться в дырявых шалашах. Днем и ночью Писарро и его товарищей донимали москиты. От них и от жестокой болотной лихорадки никакого спасения не было.
Злосчастный 1527 год приближался к концу, седьмой месяц сидели на Горгоне четырнадцать отшельников. Положение их становилось безнадежным…
Между тем Руис, прибыв в Панаму, не терял там времени даром. При его участии Альмагро и Луке предприняли новые атаки на непреклонного губернатора и с большим трудом убедили его послать на юг корабль. Однако губернатор разрешил Альмагро взять с собой лишь горстку людей и строго-настрого приказал ему ровно через полгода возвратиться в Панаму.
Спасители прибыли на Горгону вовремя. Они застали в живых всех «островитян».
Писарро приказал немедленно сниматься с якоря и идти на юг, к перуанским берегам. Спустя двадцать дней корабль вошел в воды Гуаякильского залива.
Дремучие тропические леса спускались с крутых склонов Анд к самому морю. Там и здесь на песчаных мысах и в глубине изумрудных бухт рассеяны были города и селения. Казалось, рукой было подать до седых вершин Чимборасо и Котопахи.
На корабле находились двое уроженцев Тумбеса, полтора года назад взятых в плен капитаном Руисом. За это время они с грехом пополам научились говорить по-испански. Они-то и указали дорогу кормчим. Ведь корабль шел к Тумбесу, их родному городу.
К Тумбесу судно подошло рано утром…
Тридцать шесть лет назад, в час рассвета, перед Христофором Колумбом открылись берега первой американской земли. Велика была радость великого мореплавателя, но душу его одолевало чувство смутной тревоги. Ведь он шел в богатую страну Катай, в землю великого хана, он был убежден, что встретит на этой земле цветущие города с беломраморными дворцами и многолюдными набережными. Ласковое, теплое море набегало на песчаный берег, совершенно голые меднокожие люди выходили к кораблям из густых зарослей. Не было дворцов. Были убогие хижины, крытые прелыми пальмовыми листьями. Не было шумных гаваней. Утлые челноки покачивались на тихой волне. Страну великого хана Колумб затем тщетно искал на берегах Гаити и Кубы. Он не нашел ее ни в устье Ориноко, ни на берегах Гондураса. Словно мираж, она отодвигалась все дальше и дальше на запад, в неведомые и недоступные дали. В те дни, когда Колумб пребывал в кастильском городке Вальядолиде, мир уже догадывался: по ту сторону Атлантики открыты не берега Китая и Индии, а земли Нового Света. Конечно, этот Новый Свет велик,что ни год, то новые страны открывали за океаном испанские мореплаватели, но вот минуло десять, затем пятнадцать, затем двадцать лет после первого путешествия Колумба, но нигде – ни в долинах Гаити, ни в чащобах Венесуэлы – испанцам не удалось найти чудо-городов, о которых с таким восторгом писал венецианец Марко Поло и о которых грезил Колумб.
