отзывающимся на все общественные тревоги, имеющие то или иное отношение к его специальности», – писал современник. О деятельности и научном наследии Васильева см., в частности, «Очерки по истории русского востоковедения». М., 1956, сб. 2;
Скачков П.Е. Очерки истории русского китаеведения. М., 1977, а также статьи академиков
С.Ф. Ольденбурга и
В.М. Алексеева («Наука о Востоке». М., 1982).
Очерк «Воспоминания о Пекине» впервые опубликован в «политической и литературной» газете «Северная пчела», СПб., 1861, 9 и 12 января, № 6, 9 и перепечатан в посмертном сборнике работ Васильева «Открытие Китая». СПб., 1900.
Упоминаемый в тексте Тимковский Егор Федорович (17901875) был приставом при десятой миссии в Пекине (XII.1820 – V.1821), чиновник Азиатского департамента. Автор переведенной на пять европейских языков книги «Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 гг.», т. 1–3, СПб., 1824, и «Воспоминаний», Киев, 1894. Дружил с Н. Бичуриным.
Пройдя несколько горных хребтов, отделяющих Монголию от Китая, путешественник, купец или завоеватель выходит на обширную равнину, в которой взор далее к югу нигде уже не усматриваете гор, – это начало собственного Китая; пройденные сейчас горы составляли некогда убежище инородцев, которые были наконец истреблены и поглощены китайской нацией, имевшей некогда удивительную способность расширяться и поглощать другие народы. Далеко отсюда стелется на юг и на запад гигантская империя, глиняные ноги которой подбиты только недавно, и на первой же окраине поместилась столица всей нации. Что за причина такого странного выбора? Климат здесь отнюдь не лучший для всего Китая; в зимнее время вас вместо снегу обдает столпами пыли, которая наносится с выветривающихся гор, лишенных всякой растительности. Почва земли тоже никак не может похвалиться плодородием: здесь только китайское терпение и трудолюбие, благодаря сильному унавоживанию добывает кое-что из этой известковой почвы, но, несмотря на это, неурожаи случаются то и дело вследствие засух или наводнений. Без подвоза с юга хлеба, а с севера, из Монголии, – мяса, рыбы и дичи страна при нынешнем населении не была бы в силах прокормить не только столицы, но и себя. В Пекин подвозится 4 миллиона четвертей хлеба для собственного его употребления. Возьмем и другие предметы, например, строительные материалы: дерево идет сюда из Монголии (иногда с русской границы) или с юга Китая, оттого хорошая перекладина или деревянная колонна стоит не менее 200 рублей на наши деньги; порядочного гроба (без всякой обивки и украшений) нельзя купить за эту сумму, а есть деревянные гробы, которые стоят по 4 тысячи руб.! Загляните в пекинские лавки: каких нет в них товаров, и холста, и шелку, которые составляют главную потребность в одеянии! А есть ли из всего этого хоть нитка местного произведения? Многие думают, что если попал в Пекин, так уж срываешь чайные листья прямо с дерева и кладешь в чайник; как они ошибаются! Чайного дерева здесь нет и в помине – весь чай привозится с юга и едва ли дешевле нашего кяхтинского, не говоря уже о кантонском. Благодаря тысячелетним населениям китайцев на их почве не найдете вы ни одной дикой ягоды, да и самые певчие птицы, исключая ворон и воробьев, едва ли не миф для пекинского жителя….
По всему Пекину благодаря множеству плотин разносится все один только ключ, который вы едва замечаете на дне великолепных, обложенных гранитом канав. Не думайте, чтоб кто-нибудь мог пить эту канавную воду; никто не может обойтись без колодезной воды, a хорошие колодцы только за городом, потому что внутри, наверное, и от густоты населения, и от того, что китайцы, топча свою землю тысячелетиями, впитали в нее свой сок, вода горька и нездорова, как в болоте.
И в таком-то закоулке стоит одна из величайших столиц в мире! Пусть бы она принадлежала еще какой-нибудь другой нации, а не китайцам, которые хвалятся тем, что едва они родились, как уже утвердились на неподвижной средине. А ведь как почитать их книги, так каких мудростей не наговорят они все и о значении столицы, о ее влиянии, о требованиях места! Кое-какие оправдания представляют они и в настоящем выборе: видно, что люди везде люди, и когда согласятся что хвалить, то во всем найдут поэтические стороны. А по-нашему главная вина всякого несчастного выбора – история. Давно ли еще нас учили в школах, что исторические начала самые священные, которых никто не должен касаться? Жаль только, что наши учители и профессоры нисколько не знакомы с китайской историей; тогда они заговорили бы совсем другое, потому что со стороны всего виднее; к китайским историческим началам мы могли б быть не так пристрастны, как к своим собственным, и тогда убедились бы в истине нашей русской поговорки: один дурак бросит камень в воду, а десятеро умных его не вытащат!..
Вот что рассказывает история о том, как Пекин сделался столицей: собственно как город он начал свое существование за столько лет до Р. X., за сколько вы верите историческому существованию всего человечества и особенно китайской истории. Верите вы, что были у китайцев императоры Яо и Шунь за 2500 лет до Р. X., так верьте и тому, что в то время был уже Пекин. Даже если вы верите в Яо и Шуня, так непременно должны верить и в Хуанди, первого, по китайской истории, исторического императора, который отличался своими подвигами подле Пекина и взят был отсюда на небо. Этот государь жил еще раньше – за 3000 лет для круглого счета. Что до нас, то мы смеемся над всеми этими китайскими историями: что у них за историки? Разве это то же, что наши геродоты или немецкие ученые, которые так убедительно доказывают о существовании у халдеев исторических сведений за 30 000 лет или верят, что Махабхарата и Рамаяна были написаны раньше Гомеровой Илиады? Мы иначе объясняем себе китайскую историю. На огромном пространстве нынешнего Китая, населенного некогда разнородными племенами, пожалуй, дикими, в самом центре его, на берегах Хуанхэ, по выходе этой реки из гор именно на ту равнину, на краю которой стоит и Пекин, сформировалось правильное государство между нацией, от которой мы производим ныне всех китайцев. Находясь в средине других племен, оно захотело или было вынуждено их покорять. Таким образом во все концы нового царства к границам его были приставлены своего рода маркграфы, которые, действуя сначала для государя, потом стали думать о себе; оттого их действия пошли успешнее, и дело кончилось тем, что пограничные маркграфы превратились в удельных князей, сделались сильнее прежних своих государей,
