де Шолиак перекрестился и пошел к нему.
Вильгельм и Азирафель оставались на месте. Врач о чем-то коротко и негромко переговорил с доходягой, слышались обрывки фраз «папаша мой…», «мал мала меньше…», «серебром?! И помолится?! Согласен!» Шолиак полез в мешочек на поясе, вытащил несколько серебряных монет, вложил их в чужую ладонь. Затем обернулся и махнул рукой детинам. Те подбежали, ловко ухватили покойника за плечи и ноги, и потащили на телегу. Сын проводил отца ничего не выражающим взглядом и, сунув деньги за щеку, убрел прочь.
Врач остановил беременную женщину, тянувшую за собой на веревке долбленое корыто. Крупное тело, лежащее на нем, было слишком длинно, и ноги, обернутые в драную дерюгу, волочились по земле. Сквозь дыры в ткани виднелись крупные мужские ступни.
С женщиной разговор получился еще короче. Вновь блеснуло серебро и она, выронив из рук веревку, ушла, не оборачиваясь.
К первому трупу на телеге прибавился второй. Потом третий, четвертый…
Шолиак вернулся к своим спутникам. Он был мрачнее тучи.
— Пожалуй, я напрасно побеспокоил вас, отец Вильгельм. За горсть серебра они живых продадут, не то что мертвых.
Францисканец печально покачал головой.
— Вы несправедливы к ним, Ги. Нужда всегда держит бедняков за горло, а уж теперь тем более… Благодаря своим мертвецам они хотя бы сегодня не лягут спать голодными.
Тем временем на месте вырытых ям один за другим вырастали холмики черной земли. Азирафель, коченеющий от тоски и бесконечного сострадания, мысленно взмолился, чтобы наконец-то пошел снег, сгладил, очистил и осветил отблеском небесной непорочности безысходную черноту. Но вместо этого небо окончательно заголубело, и солнце, завершая короткий зимний день, клонилось к закату, добавляя к черному багровые, кровяные полосы.
К одной из пустующих ям, пошатываясь, подошел юноша, почти мальчик. Ему не требовались повозка или носилки: он нес детский трупик, совсем маленький, завернутый в расшитый цветным шелком алтарный покров.
— Возьму еще этот и все, наконец, — пробормотал Шолиак, направляясь к пареньку.
Тот выслушал, что ему предлагали, но вместо торопливого согласия вдруг уставился на Вильгельма и крикнул, задыхаясь от гнева:
— Почему бог допустил это?! Отвечай, монах! Где его милосердие?!
Вильгельм молча опустил голову. Юноша, тяжело дыша, обернулся к врачу и сунул ему в руки свою страшную ношу.
— Бери, собиратель мертвечины! Она не успела нагрешить и никому не причинила зла, потому что прожила на свете всего пять лет! Ее мать дала обет расшить вот этот покров для алтаря церкви Сен-Пьер, и расшила — а теперь лежит вон там, у стены! Забирай — и не смей совать мне деньги!
Казалось, его держали на ногах лишь ненависть и горе; выплеснув их, он без сил упал на колени и закрыл лицо руками.
Азирафель не помнил, как оказался рядом. Легко поднял, обнял, прижал к себе. Полы светлого сюрко взметнулись, как крылья… Он не думал о том, что не сможет утешить тысячи и десятки тысяч, не сумеет унять их боль и подарить новые силы. Он делал все это для одного — просто потому, что был создан именно для этого: утешать, дарить и тихо гладить содрогающуюся от рыданий спину.
— De profundis clamavi ad te Domine… [24] — срывающимся голосом начал старый монах, не замечая текущих по щекам слез.
— Ваша светлость! Сиятельный господин! Да-да, вы… Смиренно прошу простить за беспокойство, но у меня есть то, что вы ищете. Откуда знаю? Да зачем же еще сегодня в Авиньоне такой видный вельможа изволит сам идти, ножки бить?! Я как вашу светлость увидел, сразу смекнул: этот господин настоящее средство ищет, проверенное! А у меня как раз такое и есть! И возьму недорого!
Плюгавец в облезлом меховом жилете вывернулся откуда-то из переулка и завился вьюном то справа, то слева, тараторя без передышки, сам себе задавая вопросы и тут же на них отвечая. Серое от грязи лицо с бегающими глазками и острым кончиком носа походило на крысиную мордочку. Хрипловатый фальцет, короткопалые кисти прижаты к груди… Кто-то из адских коллег зачем-то решил крыс в людей превращать? Кроули зажмурил правый глаз, взглянул левым через левое плечо: нет чудесами из преисподней тут не пахнет. Пахнет обычным смертным. Да так крепко, что черти в геенне — и те бы расчихались.
— Что ж, если средство и впрямь настоящее, можно взять, — вельможа опустил унизанную перстнями руку на туго набитый кошелек. — Показывай, уважаемый.
— Извольте прежде сюда, в переулочек, — человек-крыса попятился в безлюдную кишку проулка. — Средство-то того, непростое…
— А в переулочке ты меня ножиком по горлу и оберешь дочиста?
Плюгавец хитро улыбнулся, показав редкие кривые зубы.
— Зачем ножиком, господин хороший? За мое снадобье вы сами с себя последнюю камизу снимете. — Он перешел на шепот: — нетленная чудотворная кровь святого Роха. Полная скляница.
Кроули вздохнул: опять Рох. Он сделался популярней Христа и Девы Марии, этот легендарный избавитель от чумы с красным крестом на груди. Рассказы о чудесных исцелениях от рук святого в Риме, Новаре, Парме собирали больше слушателей, чем проповеди папы. В Авиньоне в одночасье объявились сотни паломников из Монпелье, где был погребен Рох, город наводнили ковчежцы и ладанки с частичками одежды, костей, ногтей, волос — лучшим, вернейшим спасением от чумы. Цены на них сразу взлетели до небес, но спрос не падал, и никого не смущало, что Рох, судя по волосам, получался то брюнетом, то блондином, а кости его порой сильно смахивали на куриные. Но нетленную кровь еще никто не предлагал, любопытно, что там намешал плешивый умелец?
Тот аж подпрыгнул от радости, когда сиятельный господин проследовал за ним в переулок. Мигом откуда-то из глубин облезлого жилета явился стеклянный пузырек, в котором действительно плескалось что-то красное.
— Вы только взгляните, мой господин, какая яркая — чистый рубин! — тем временем нахваливал ушлый торговец. — Одно слово, нетленная!
— А чем подтвердишь, дружок, что она чудотворная? — Кроули, продолжая забавляться, щелкнул ногтем по пузырьку. — Небось, налил туда свиной крови и выдаешь за святыню?
— Грех вам говорить такое, господин! — старательно оскорбился плюгавец. — Вот, глядите, если не верите!
Он распахнул жилет, задрал короткую грязную котту. Шоссов под ней предсказуемо не оказалось, и огромный, багровый, сочащийся желтым нарыв явился на тощей ляжке во всей красе — точь-в-точь как у святого Роха, если верить легенде.
— Одной капли хватит!
Разбухший сучок, служивший пробкой, был выдернут, и из горлышка пролилось содержимое склянки. «Нарыв» пополз по ноге вниз, оставляя за собой совершенно здоровую кожу, а хитреца окутало облако аромата
