– Я люблю тебя, Борюшка… – Ниночка распахнула шубку. Борис прижался лицом к ее груди, жадно вдыхая запах ее тела и ласково поглаживая жену. Нежность, захлестнувшая его, не поддавалась описанию, в эти мгновения Борис сделался немым, безъязыким. Они молчали, они лишь чувствовали, сходили с ума от страсти и забывали обо всем на свете.
Буря ярилась, казалось, что вот он, пришел конец света, снег заметал сани. И только два человека не видели и не слышали, что творится вокруг. Они не слышали ни рева ветра, они не чувствовали ни холода, ничего. Они ощущали только жар пылающих от любовной горячки тел.
Это была их первая брачная ночь – в сене, между мешками с луком и мороженой картошкой, ночь любви под венчальный аккомпанемент дикой мелодии – мелодии бури.
– Я люблю тебя, Борюшка! – Ниночка ласково провела рукой по лицу мужа. – А там, где двое любят друг друга, и есть рая кусок на земле.
Буря неистовствовала еще семь часов. Когда ее истерика стихла, санный обоз исчез с лица земли, осталось только огромное количество белых холмиков. Лохматые лошадки выбирались из сугробов. Трясли гривами, фыркали, оглядывались и жалобно ржали. Жизнь продолжалась.
Поутру вернулись казачьи патрули и помогли отрыть сани. Они так и не узнали, где можно безбоязненно переправиться через Енисей. Зато привезли с собой проводника, который мог показать дорогу.
В женском лагере княгиня Трубецкая испытующе взглянула на Ниночку.
– Вы очень долго отсутствовали, Нина Павловна, – холодно заметила она. И поскольку Ниночка молчала, княгиня продолжила: – Нет особой радости разродиться ребенком по дороге в изгнание.
– Это будет сын, – почти торжественно оповестила ее Ниночка. – Мальчик, который назовет эти земли своей родиной. Коли так скажут тысячи юношей, Россия станет великой и непобедимой державой.
– Для этого вам придется рожать ребенка в придорожной канаве, дорогая моя. Что за глупость, Господи! Неужто вы считаете, что у меня нет возможности уединиться где-нибудь в санях с мужем? Если мы все начнем валяться в соломе, вот будет красотища! Каторжники, эти мертвые души и их брюхатые бабы. Ниночка, неужели вы самоубийцей стать возжаждали?!
– Это была наша первая брачная ночь, княгиня, – прошептала Ниночка. – Теперь я и в самом деле настоящая жена Борюшке. Теперь-то я не боюсь Сибири… даже если нам придется странствовать к берегам Студеного моря.
– Не торопись, Ниночка, у нас еще все впереди, – Трубецкая сняла крышку с исходящего паром, жадно отфыркивающегося чайника.
– Чай готов, господа! – громко крикнула она на весь лагерь. – А ну, подъем, господа! У княгини Волконской получите хлеб… подъем!
Полковник Лобанов выбрался из своих саней. «С такими бабами чего ж не выжить, – подумал он. – Даже такому старому разбитому мерину, как я, которому ничего в жизни уж не осталось, кроме как перевозить заключенных в Сибирь».
Вскоре они добрались до Иркутска. Об этом городе подле озера Байкал в салонах Петербурга ходили всяческие легенды. Поговаривали, что тамошний губернатор царствует, словно какая коронованная особа. Он содержал свою собственную маленькую армию, жил в великолепном дворце, ни в чем не уступающем летним царским резиденциям, содержал любовницу-китаянку и милостиво разрешал называть себя в ближнем кругу своем «сибирским императором».
Его рапорты в Петербург были написаны сущим скупердяем. Никакой информации. Царские ревизоры рассказывали еще меньше – если, не дай-то Бог, пикнут, то и до дому не доберутся: дорога, чай, длинная…
И вот теперь декабристы и их супруги въезжали в сей овеянный очень разными легендами Иркутск, город, обнесенный крепостными стенами, город с прекрасными и просторными деревянными домами, изукрашенными резными наличниками, с расписными ставенками, город с широкими мощенными булыжником улицами и тремя соборами.
Удивительный город на Ангаре, раскинувшийся только в паре верст от славного моря, священного Байкала.
Губернатор был заранее оповещен о прибытии этапа и ожидал дам в собственной резиденции.
Это был, конечно, не царский дворец, как судачили в досужем Петербурге, но все ж таки берлога очень богатого человека, укрытая коврами, с дорогими креслами, диванчиками и кроватями, покрытыми одеялами из чернобурых лисиц и рысей.
Декабристы были прямиком свезены в острог при казармах. Для женщин же в доме губернатора отвели просторный флигель. Горничные и лакеи раскланивались с ними подобострастно, являя желание угодить, услужить, помочь… Была протоплена русская банька, вкусно пахнущая березовыми вениками и сосновыми иголками. А в столовой был накрыт стол: пищу предполагалось подавать на серебре.
– Вот и верь тому, кто говорит, что за Уралом жизнь кончается! – усмехнулась Катенька Трубецкая. Она только что вернулась из бани, усталая, но страшно довольная. – Ох, боюсь я, дорогие мои, что миляга губернатор сочтет страшным наказанием возвращение в Петербург. Здесь можно жить! Кто с этим не согласен, обманывается сам и обманывает других!
Губернатор Семен Ильич Абдюшев был человеком весьма примечательной наружности. Высокий, субтильный, почти что прозрачный, с обвисшими усами и желтоватым цветом лица. В выходце из крымских провинций России явно бурлила капля татарских кровей.
То, что он вообще дослужился до генерала и губернатора, казалось сущим чудом. Времена Петровских заигрываний с инородцами давно миновали. Русский гвардейский корпус был почти таким же эксклюзивным учреждением, как и прусский. Здесь не больно-то жаловали теперь инородцев и, прежде всего, людей невнятного, неясного происхождения. Абдюшев был почти единственным исключением из правил. Но как бы то ни было, служить ему доводилось только в самых отдаленных от обеих столиц провинциях. Он всего трижды за последние годы видел Петербург, сообщаясь с Северной Пальмирой лишь через курьеров. И все-таки именно он был некоронованным властителем Сибири.
Странно, как мало знал свою страну император Николай. Его правительство предполагало, что в Сибири везде рудники, потому и погнало декабристов на ее территорию. Государь не знал, что здесь в основном живут люди добрые и сердобольные. И каторжная участь декабрьских мятежников будет не такой уж ужасной. К людям, суровым, но в общем-то в высшей степени справедливым, относился и губернатор иркутский Абдюшев.
В придворных этикетах он был не очень-то силен, зато умел стрелять через плечо по мишени, глядя на цель в зеркало. Он не смог бы продержаться на придворных балах и одной кадрили, зато был непревзойденным мастером «Комаринской». А еще у Абдюшева отменно получалось удерживать на коротком поводке разный мятежный люд, поддерживая в Сибири некое подобие мира и порядка.
Сегодня ж Семену Ильичу удалось доказать самому себе, что он может быть человеком по-светски галантным. Он приветствовал дам с грацией французского кавалера, с целованием ручек и комплиментами их нарядам и духам. А затем выпалил без передыха:
– Сдается мне, вы сюда на крыльях летели, сударыни! Нормальному этапу из Петербурга до Иркутска приходится добираться четыре – пять месяцев. И это еще какая зима будет. А в нынешнем году зима у нас как назло эвон какая студеная.
– Просто нам хочется как можно быстрее добраться до цели, ваше превосходительство, – с настороженной улыбкой ответила Ниночка.
– А вы хоть знаете, какова сия цель?
– Нет. А вы, ваше превосходительство?
– Очень даже хорошо знаю, – Абдюшев дождался, пока дамы рассядутся за столом и махнул изящной ладонью лакеям. Двери распахнулись, и на больших серебряных подносах внесли суп из сибирских соловьев, фаршированные оленьи потрошка с квашеной капустой, засахаренные фрукты и пироги с начинкой из нежнейшей телятины.
Женщины замерли в растерянности, а потом Трубецкая осторожно, очень осторожно положила кружевную салфеточку на стол; И все остальные дамы так же молча повторили ее жест. Лакеи растерянно-жалобно поглядывали на губернатора.
– Как, сударыни, вы не любите соловьев? – огорченно воскликнул Абдюшев. – Ах, сударыни, вы даже не представляете, от какой вкуснятины только что отказались! Это же песня песней царя Соломона да и только! Ну, попробуйте, прошу вас…
