Но в конце концов мое лучшее восторжествовало, и прежде чем лагерь проснулся, я вскочил на ноги. Я решил обвенчаться с Берной в тот же день. Чувство облегчения охватило меня. Как могла мне показаться возможной отсрочка? Я чувствовал необыкновенный подъем духа. Я спешил сообщить ей свое решение и представлял себе ее радость. Я почти задыхался. Слова любви трепетали на кончике моего языка. Казалось, я не вынесу минутного ожидания. Я добежал до места, где они стояли, и остановился, не веря глазам. Ужасное чувство крушения и непоправимой ошибки придавило меня.
Плоскодонка ушла.
Это случилось за три дня до того, как мы снова пустились в путь, и каждый день показался мне годом. Я горько сетовал на промедление. Неужели эти мешки с мукой никогда не просохнут? С тоской смотрел я вдоль по течению широкого голубого Юкона и проклинал течение, уносившее ее с каждой минутой дальше от меня. Чем объяснить ее внезапный отъезд? Я не сомневался в том, что он был вынужден. Я страшился опасности. Потом вновь успокаивал себя на мгновение. Глупо беспокоиться. Она в достаточной безопасности. Мы встретимся в Даусоне.
Наконец, мы пустились в путь и снова устремились вдоль изменчивой реки, то проносясь вихрем под круто нависшими скалами, то с трудом огибая песчаные мели. Вид казался мне безобразным. Глинистые уступы с торчащими на гребнях соснами, окаймленные ивами отмели, черные болота, уродливые коричневые холмы — все это тянулось в бесконечном однообразии. Река изобиловала препятствиями и ловушками, коварными подводными деревьями, предательскими водоворотами. Она начинала разрастаться в моем воображении в наваждение. Наконец однажды моим восхищенным взорам открылось озеро Лабердж. Путь близился к концу. Снова мы поплыли с надутыми парусами. Снова мы очутились в аргонавтской флотилии, и теперь, когда цель была уже близка, каждый удваивал усилия. Лишь бы не успели разобрать лучшие участки, пока мы доберемся. Эта мысль могла свести с ума после того, что мы вынесли. Мы должны были спешить.
Во флотилии не было человека, который сомневался бы в том, что богатство ждет его с распростертыми объятиями. Глаза их горели жаждой золота. Они налегали на весла и багры. Быть побежденным в конце! О, это было непостижимо! Неистовство тигров наполняло их, панический страх и алчность подгоняли вперед.
Лабердж было сонное озеро, отражавшее в своих глубинах благородные вершины (ибо вскоре после того, как мы вошли в него, наступила мертвая тишь). Но мы не замечали его красот. Мы проклинали это безмятежное спокойствие, которое заставляло нас потеть на веслах; мы проклинали ветер, который, казалось, никогда не поднимется, течение, которое было всегда против нас. В этом бездыханном спокойствии мириады москитов осаждали нас, ослепляли, покрывали нашу пищу во время еды, превращая жизнь в сплошную пытку. Однако путь приближался к концу. Как легко мы вздохнули, когда поднялась буря. Белые шапки прыгали вокруг нас, а ветер гнал на утесистый берег, так что мы едва не погибли. Но и это кончилось наконец, и мы вошли в Тридцатимильную Реку. Это был бешеный ревущий поток, соперничавший своим неистовством с нашим безумным нетерпением. Но он был усеян скрытыми опасностями. Мы схватились за опостылевшие весла. Нужна была напряженная осторожность, чтобы лавировать между скалами, готовыми расщепить нас от носа до кормы. Среди них была одна, пользовавшаяся грозной славой, о которую челны разбивались, как яичная скорлупа под молотком, но мы миновали ее на расстоянии одного взмаха руки.
У меня замирало сердце при мысли о том, что было бы с нами, если бы мы наскочили на нее. Это была злая безобразная река, полная своенравных изгибов и водоворотов, и берега ее были высоки и отвесны. Хуталинква, Большой Лосось, Малый Лосось, — все это сейчас лишь имена для меня. Я помню только длинные дни работы на веслах, борьбу с возрастающим наваждением москитов, непрерывное стремление к золотой долине. Беспрестанное напряжение начинало отзываться на нас. Мы страдали от ревматизма, кожа покрывалась корой, нас лихорадило. О, мы были утомлены, утомлены! И все же путь близился к концу.
Я хорошо помню один солнечный субботний вечер. Мы плыли вперед и вошли в прелестную прогалину, где маленькая речка впадала в большую. Это был зеленый бархатистый, искрящийся уголок, и на речке два человека пилили лес. Мы весело окликнули их и осведомились, не сделали ли они изысканий, не нашли ли они уже золота и не готовят ли лес для запруды. Один из них выступил вперед. Он был очень утомлен, очень спокоен, очень печален. — Нет, — сказал он, — мы готовим гроб для нашего покойника. — Тогда мы увидели в их лодке неясный предмет и поспешили вперед, смущенные и проникнутые благоговением. Река была теперь грязного цвета, бурлила большими водоворотами или судорожно низвергалась с внезапных подъемов. Подвигаясь по маслянистому течению, мы, казалось, были неподвижны, и только скользящие мимо берега свидетельствовали о том, что мы двигаемся. Страна казалась мне ужасной, мрачной, обреченной, покинутой богом. На горизонте зазубренные горы злобно впивались в небо. Река действовала на меня угнетающе. Иногда, пробегая под оком заходящего солнца, она казалась потоком крови, великолепным, но исполненным злых чар. Она расширялась, углублялась, и каждый день бесчисленные реки вздували ее водоем. На ней зеленели острова. Мы беспрерывно слышали ее пение, жужжащий, свистящий звук, производимый движением валунов на дне. Дни стояли нестерпимо жаркие, обильные москитами. Ночи холодные, сырые и полные москитов. Я смертельно страдал от невралгии. Пустяки, это скоро кончится! Мы были на последнем переходе. Путь близился к концу.
Да, нас недаром влекло вперед. Внезапно обогнув луку, мы издали крик радости. Перед нами был огромный багровый рубец на склоне горы — «спуск» и, прильнув к нему внизу, как раковины на морском берегу, стояло множество палаток. Это был Золотоносный Город.
Дрожа от нетерпения, мы плыли к берегу. Наши мучения кончились. Наконец-то мы добрались в наш Эльдорадо.
Множество праздношатающихся вышло нам навстречу. Они были как-то странно спокойны.
— Как насчет золота? — спросил Блудный Сын. — Много ли земли осталось для заявок?
Один из них презрительно посмотрел на нас.
— Эй, вы, чичагцы, отправляйтесь-ка лучше домой. Здесь не осталось и фута земли для заявок. Все вокруг было занято в прошлый наплыв. Осталась лишь грязь. Делать совершенно нечего, и на каждую работу находится десяток желающих. Дело не стоит выеденного яйца. Вы, чичагцы, поезжайте-ка лучше домой!
