Ходжа Насреддин помолился, дабы не обвинили его в греховных сношениях с дьяволом, раскрыл китайскую книгу и задумался над нею. Шпионы так и запомнили: читал книгу. В действительности он просто выгадывал время, а в книгу даже и не смотрел. «Буду честен, – размышлял он, – верну купцу его коней без гвоздей и без шелковинок; что же касается гнева сиятельного вельможи, то постараюсь исчезнуть после гадания как можно быстрее». Старый шпион влез ему почти что на самые плечи и отвратительно щекотал ухо своим смрадным сопением. Отмахнувшись, Ходжа Насреддин зацепил шпиона ребром ладони по кончику носа – послышались мокрые всхлипы, и сопение отдалилось.
На дороге перед чайханой появился одноглазый вор. Увидев шпионов, сразу все понял: прошел мимо, даже не взглянув на Ходжу Насреддина.
Через минуту из-под помоста чайханы донесся легкий стук.
– Слышу! – мрачно и загробно возгласил Ходжа Насреддин, обращаясь как бы к невидимому духу, возникшему перед ним. – Вижу! – Он склонился над волшебной водой; шпионы опять надвинулись вплотную и засопели. – Вижу коней – белого и черного, вижу гривы, вижу подковы, состоящие из чистого железа без всякой примеси, вижу их могучие хвосты, расчесанные гребнем! Пусть же предстанут они завтра в том виде, в каком надлежит им быть от природы, которая не смешивает железа с другими веществами и конского волоса – с другими нитями!.. «Ваз он ру ки пайдову пинхон туйи, ба хар чуфтад чашми дил он туйи!»[1]
Этими словами он закончил свое колдовство, мысленно встав на колени перед великим Джами – что осмелился соприкоснуть его знаменитый божественный бейт с мерзостным слухом шпионов, достойных слышать только вой шакалов да визгливый хохот гиен. Впрочем, шпионы, конечно, никогда не вкушали от плодов Джами, его стихи они сочли волшебным заклинанием, – следовательно, имя поэта не осквернилось через отражение в шпионских умах.
Из-под помоста донеслось тихое поскребыванье ногтем – знак, что слова Ходжи Насреддина услышаны и поняты; заключительный бейт, по их уговору, служил призывом к действию без промедления.
Чародейство окончилось; Ходжа Насреддин закрыл книгу, вылил волшебную воду обратно в тыкву.
Старый потасканный шпион поднялся и ушел – видимо, с доносом. Трое остались.
Невелик был их гнусный улов, немного удалось им приметить: пил чай, курил кальян, потом улегся и спал до утра.
Ночь миновала.
Никогда еще на мосту Отрубленных Голов не было такого скопления народа, как в это ясное майское утро.
Сегодня разыщут коней! Весь город прихлынул к мосту. Толпа запрудила оба берега Сая, крыши вокруг пестрели цветными платками женщин.
Вельможа и купец были уже давно на мосту.
– Ну, где же мои кони, гадальщик? – закричал купец навстречу Ходже Насреддину, показавшемуся из переулка в сопровождении шпионов.
– А где мои деньги?
– Вот они. – Купец вытащил из пояса большой кошелек. – Золотом, ровно десять тысяч, можешь не считать, проверены трижды!
Не спеша, Ходжа Насреддин развязал свой мешок, достал китайскую книгу, уселся на коврик.
Вельможа смотрел издали давящим пристальным взглядом.
Купец дрожал от нетерпеливого волнения.
– Скорее, – стонал он изнемогая. – Что же ты медлишь, гадальщик!
Ходжа Насреддин не ответил ему, углубившись в книгу. На самом же деле он следил за суетливым ползанием по книге божьей коровки с красной спинкой, украшенной белыми крапинками. «Скажу, когда улетит…» А коровка не собиралась улетать, и все ползала, кочуя с одной страницы на другую, потом забралась под корешок и, видимо, сочла полезным для себя там вздремнуть в уютной темноте.
Купец хватался за сердце, стонал, дрожал, теряя прямо на глазах округлость щек.
Ходжа Насреддин неумолимо безмолвствовал.
Наконец божья коровка выползла на свет, раздвинула нарядные щитки на спине, высвободила смятые смуглые крылышки, расправила их – и полетела.
Только тогда Ходжа Насреддин торжественно возгласил:
– Книга говорит, о купец, что кони вернутся к тебе в том виде, который им присущ от природы…
Купец возликовал.
– Кони твои, о купец, – продолжал Ходжа Насреддин, – находятся в старой каменоломне, близ слободы Чомак. Надлежит спуститься в каменоломню с восточной стороны, пройти двадцать шагов и там, в пещере направо…
Он еще не договорил, а конюхи менялы от одного конца моста и стражники вельможи от другого со свистом и гиканьем, обгоняя друг друга, вынеслись на дорогу.
Толпа раздалась перед ними, пропустила – и сомкнулась опять.
Всадники скрылись.
Пыль, поднятая конями, отплыла по ветру.
Наступило затишье.
Вельможа и купец стояли рядом, но смотрели в разные стороны, волнуемые каждый своими надеждами.
Многотысячная толпа молчала.
В тишине Ходжа Насреддин отчетливо слышал плеск и журчанье бурливой воды под мостом, а сверху – пронзительные крики ястреба, что, распластав крылья, одиноко стоял в синем небе, словно покоясь на воздушном столбе.
От моста до слободы Чомак считалось немногим больше восьми полетов стрелы.
Прошло полчаса, время было всадникам вернуться.
Меняла истомился вконец, каждый звук заставлял его вздрагивать.
Вельможа, наоборот, хранил надменную невозмутимость, только пристукивал время от времени высоким каблуком по каменным плитам.
С высокого чинара, осеняющего своею тенью половину моста, раздался пронзительный мальчишеский вопль:
– Едут!
И все кругом закипело; в толпе образовался широкий свободный проход, и в противоположном конце его Ходжа Насреддин увидел возвращающихся всадников.
Но арабских коней – ни белого, ни черного – с ними не было.
Ходжа Насреддин даже не успел удивиться как следует, – стражники схватили его и поволокли.
– Подождите, подождите, во имя аллаха! – надрывался меняла. – Кони были в пещере, вот моя уздечка, что подобрали там! Отпустите гадальщика, он близок к истине!
Гадальщик действительно был близок к истине – слишком даже близок, по мнению сиятельного вельможи.
Тщетно кричал и вопил купец – стражники не остановились, не убавили своей рыси. Ходжа Насреддин сразу сделался в их руках маленьким, жалким и обрел вид преступной виновности, как, впрочем, любой, которого тащат в тюрьму; последнее, что видел он на мосту, было: вельможа, надменно закинувший голову, купец, надрывающийся перед ним в криках, и чуть в стороне – главный конюх купца с посеребренной уздечкой в руке.
Кокандская подземная тюрьма, зиндан, находилась у главных ворот дворцовой крепости, с наружной стороны – обстоятельство, указывающее на глубокую мудрость ее созидателей. Помести они тюрьму с внутренней стороны – и все заботы о прокормлении многочисленных преступников легли бы на ханскую казну; будучи же удаленной за пределы дворцовой крепости, тюрьма не отягощала казны, преступники кормились сами, чем бог пошлет: имевшие семью – принесенным из дому, остальные – подаянием сердобольных горожан.
