Альфред порывисто встал. Глаза его были влажны от слез.
– Месье Туссен, – сказал он глубоко смущенным голосом. – Прежде всего я должен просить у вас прощения за те подозрения, которые я имел против вас. Наружность обманула меня… Вы мой друг… Вы честный человек!
И он крепко прижал его к своей груди.
– Ах, месье де Кердрен, – бормотал растерявшийся нотариус. – Как же я, старинный слуга вашей фамилии, почтенный доверенностью вашего достойного дядюшки, покойного видама, как же я мог когда-нибудь… Ох! Бог свидетель, я желал бы ценой собственной крови отдалить несчастья, на вас обрушившиеся.
Пока нотариус и его клиент предавались взаимным излияниям, Конан подошел, схватил руку Туссена и принялся целовать ее с каким-то неистовством.
– А я-то, месье Туссен, я-то, – говорил он. – Я просто выживший из ума старый дуралей, скотина, осел бесчувственный… Простите ли вы меня? И простит ли меня Бог? А я, – я всю жизнь буду упрекать себя за свою злобу. Ведь я первый бросил камень в вас, восстановил против вас вассалов и, поверите ли…
Нотариус отер глаза и проворно повернулся.
– Ах! Это ты, старый ворчун? – сказал он весело. – Ну что? Я теперь уже не каторжник, не висельник, не подлая чернильная пиявка, сосущая кровь своих благодетелей? Ты довольно позабавился на мой счет, но я говорил, что придет и мой черед. Теперь ты видишь, что иногда пригодны кой к чему и старые негодные бумаги и чернильные каракульки! Что, возвратил бы ты теперь своему господину его имущество, если бы даже и удалось тебе поднять всех здешних крикунов и досужих кумушек, как не раз приходила тебе фантазия? Да, ты довольно насолил мне! Но все это кончилось, и я буду великодушен. Пусть только месье де Кердрен подпишет мне эту окончательную квитанцию, и я обещаю не вспоминать о прошлом ни одним словом.
Он обмакнул перо в чернильницу и подал его Альфреду. Тот внимательно перелистывал бумаги.
– Постойте, месье Туссен, – сказал он, отстраняя подаваемое ему перо. – Прежде чем я приму от вас это блестящее состояние, я попросил бы у вас некоторых объяснений.
– Объяснений? – повторил нотариус с некоторым беспокойством. – Извольте, милостивый государь.
И он снова сел.
– Объяснений? – начал в свою очередь Конан. – На кой черт они нужны?
Но, увидев строгое лицо своего господина, он не смел продолжать начатую тираду.
– Я не очень опытен в делах, – продолжал Альфред, – но между тем заметил в этих бумагах странные неправильности.
– Неправильности! – вскричал нотариус с гневом, скорее притворным, нежели настоящим. – Месье де Кердрен обвиняет меня в лихоимстве?
– Напротив, любезный Туссен, я жалуюсь, что тот, кто сводил эти счеты, действовал больше в мою пользу, чем в вашу… Доходы, может быть, и не преувеличены, но расходы заведомо ниже настоящей своей цифры.
– Согласитесь, однако, что вы делаете совершенно небывалый упрек стряпчему, – отвечал Туссен с принужденной шутливостью. – Мы, подьячие, вовсе не привыкли к подобным крючкам… Впрочем, укажите на какую-либо статью.
– Вот, например, в главе о покупках для фермы я нахожу, что за четырех коров и двух рабочих лошадей поставлено сто франков ассигнациями. Как бы ни были велики несчастия нашей бедной Франции, но я все же не могу поверить, чтобы скот и лошади продавались по такой низкой цене!
– Сто франков за четыре коровы и двух лошадей? – вскричал Конан с видом знатока. – Так продавец их попросту украл?
Туссен бросил на него умоляющий взгляд, отер вспотевший лоб и медленно втянул в нос щепоть табаку.
– Ах, вы заметили это? – сказал он, улыбнувшись. – Признаться, я никак не ожидал найти нашего прежнего веселого и беззаботного господина столь опытным в подобных вещах. Но надобно вам сказать, сударь, что во время террора все продавалось почти что за бесценок, особенно при продаже от судебных властей. Мы, должно быть, воспользовались таким случаем для указанных вами приобретений. Потом, может быть, и клерк мой, переписывавший эти счета, забыл поставить тут нуль, а он способен на такие промахи – преветренная и прерассеянная голова, впрочем, добрый малый. Он поступил на место этого негодяя Бенуа, сочинителя песен – вы знаете? Ах, он ведь, сказать мимоходом, все ж получил достойное наказание за свои проделки: будучи вынужден поступить в солдаты, в 1792 году был убит пулей в сражении при Жемапе.
Если нотариус рассчитывал этими окольными подробностями обратить внимание на так хорошо знакомое Альфреду лицо, то расчет его совершенно не удался. Кердрен полностью остался глух к известию о трагической смерти гонителя Жозефины, и не переставал рассматривать разложенные перед ним счета.
Туссен, заметно, был как на иголках и с отчаяния немилосердно набивал табаком свой нос. Наконец, не вытерпев, он продолжил:
– Ну, другой неправильности вы не нашли, не так ли? Решительно, в этой цифре должна быть ошибка… я непременно в этом удостоверюсь и в случае, если обнаружится ущерб, взыщу, немилосердно взыщу. Ах! Вы еще не знаете, как я строг, когда дело идет о моих выгодах!
– Теперешний случай убеждает меня, однако, в совершенно противном, месье Туссен, – сказал Альфред с твердостью. – Одним словом, старый друг мой, для меня становится ясным, что права мои на владение островом Лок не настолько полны, чтобы я мог принять его, как мою собственность.
– Как, милостивый государь? – пробормотал нотариус. – Вы отказываетесь? Это уже, можно прямо сказать, чересчур!
– Теперь господин начинает придумывать затруднения, – шептал Конан.
– Между другими, темными для меня пунктами, – продолжал Альфред со спокойным достоинством, – я не вижу тут суммы, которая уплачена за восстановление замка. А, судя по богатой мебели в этой комнате, издержки должны были быть значительными.
– Ах! Вы заметили и эти упущения? – отвечал нотариус, не пытавшийся скрыть своего огорчения. – От вас ничего не ускользает! Но это зависит от особенных обстоятельств, которые вам пора раскрыть. Одна особа, которая более всех способствовала некогда опустошению замка, терзаемая на смертном одре угрызениями совести, хотела загладить, сколько возможно, свою вину перед вами, и поручила мне, посмертному исполнителю ее завещания, восстановить замок и меблировать его за счет имеющего остаться после нее имущества…
– А кто эта особа? – вскричал Альфред торопливо.
– Я надеялся, что вы удовольствуетесь и этим объяснением. Это было дело совести… Впрочем, если вы требуете назвать имя…
– Я требую назвать его, Туссен, я настоятельно прошу вас об этом.
– Так и быть, это – госпожа Лабар, вдова, преставившаяся в Нанте в 1791 году.
