В это мгновенье дверь каюты отлетела, вышибленная ударом. Подымая перед собой бурун, вкатился коренастый Ивашка.
— Слава те господи, живой! — заорал он на весь Финский залив. — Ты что, сдурел, господин мичман! Ведь тонем! Не мешкай, бежим!
Он вцепился в Елизара, с силой рванул из каюты, потащил вверх по трапу.
Флейт одним бортом лежал в воде. На другом, угрожающе натянув цепи и канаты, висели пушки со станками. Одна из пушек завалилась, стояла поперек. Мичман невольно вжал голову в плечи, пробираясь под ними. Пробираться-то было нелегко, палуба скользкая, как ледяная горка для катания на салазках. За лохмотьями разорванного паруса сразу и не разглядел шлюпку.
Шлюпка стояла на воде, упершись кормовым транцем прямо в палубный настил. А рядом торчали еще какие-то лодки, не казенной аккуратной постройки, а корявые, неуклюжие, облепленные смолой, и в них толклись шумные, напуганные мужики. Крепкая лапища Тимофея схватила мичмана за плечо.
— Давай сюда! .. Иван, подсоби…
Матрозы схватили Елизара, насильно втянули в шлюпку.
Уже в шлюпке, вдевая руки в рукава мундира, мичман сообразил, что не очень качает. Шторм то ли приутих, то ли уже вошли в Невскую губу и в узкости волнение не столь сильно, как в море. Только ливень хлещет так, что в десяти шагах ничего не разглядишь. Откуда рыбачьи лодки?
Напрягая зрение, вдруг понял: берег-то вот он, рядом! Верста, а то и две, не боле. Темная полоса — это лес. Вот, значит, отчего возле гибнущего «Диаманта» рыбаки на своих лодчонках. Как же так! Выходит, командир загнал корабль на берег, на мель!
— Шлюпки вег! Лодки прочь! Отходить! Мужики! . . Давай, давай, мужики, убирайсь!..
Только теперь, услышав этот голос, Елизар увидел, где капитан. Капитан стоял на другой казенной шлюпке, приставив ко рту медный раструб рупора, приказывая всем отойти от тонущего корабля.
Рыбаки торопливо замахали веслами. Матроз на корме той шлюпки, в которой был мичман, вопросительно взглянул на молодого офицера, но багра, которым он цеплялся за мачту, не отпустил.
— Как так отходить! — не своим голосом закричал ^лизар. — А корабль? А присяга отечеству? Да что мы, бабы?! Неужто бежать, задрав подолы!
— Выполняйт мой приказ! — визгливо орал немец. — Тотчас выполняйт! Отходить скорей, шнелль, шнелль!
И схватив рупор за горловину, погрозил им, будто собирался швырнуть в Елизара.
— Матрозы, слушай приказ! Отходить! Я есть старый моряк, я есть капитан} Я знай, что делать! Днище корабля гнилой, все развалился, спасать нельзя!
Матроз на корме с силой надавил на древко багра, затем выдернул острый конец из дерева мачты. Остальные матрозы быстро рассаживались по банкам, разбирали весла.
Шлюпка, описав широкий полукруг, отошла от гибнущего корабля и, обогнав рыбачьи лодки, вскоре с ходу воткнулась в песок. От неожиданности Елизар не устоял на ногах, повалился вперед на ближайшего гребца. А когда привстал, увидел: «Диаманта» над водой уже нет, только хлыстами ложатся на серую воду кургузые мачты с обвисшими парусами. А потом и мачты ушли.
Тяжелые военные шлюпки вплотную подойти к берегу не могли. Пришлось приказать вытащить их подальше на отмель, оставить дежурных и брести к суше, разбрасывая воду тяжелыми ботфортами. Все это не имело значения после того, что произошло. И холода мичман не чувствовал, и даже возбуждения или злости, ничего не было, была пустота и какая-то обида…
А потом сидели в душной избе у рыбаков, хлебали уху… К вечеру подошел вельбот, заявились два строгих офицера с Кроншлота. Долго, подробно, придирчиво выспрашивали, сердились. Капитану приказали отдать кортик и объявили его усаженным под арест. А пуще всего выговаривали даже не за то, что погиб корабль, военный флейт, боевой трофей, а за то, что, когда гибель уже приключилась, капитан плохо действовал, не спасал казенного имущества, даже не вспомнил про спящего в каюте мичмана. И людей всех затормошил.
Бывший капитан медленно вытянул из кармана большой клетчатый платок, устало провел им по лицу, верно хотел скрыть слезы. Потом грустно сказал:
— Бог так захотел. Человек сам ничего не может. Я есть бедный, честный шкипер, много плавал, хорошо знайт свое ремесло. Думал, буду служить русским, заработай денег на старость. Военный официр — почет, хорошая плата, много гельд… Судьба рассудил не так. Одно верно: что море берет, назад не отдаст.
Потом уронил платок и, не таясь, заплакал жалкими, стариковскими слезами. А Елизар, превозмогая жалость к Иоганну Тышу размышлял: неужели так-таки море никогда ничего не отдает? Ведь
у самого берега! Эх, авезли-то что! Частицу славы российской! Везли, да не уберегли! Пусть* по воинскому артикулу он сам к этой беде не причастен, даже вроде и в авантаже, сумел спасти документы в шкатулке, донесения и реляции. А все равно душу саднит, будто виноват.
Глава 17
АДМИРАЛТЕЙСКАЯ ФОРТЕЦИЯ
Прежде Елизару нравился чудной городок Санхт-Питерсбурх, новая столица государства Российского, возникшая на Невских берегах, по воле упрямого царя и в силу государственной пользы. Не беда, что между улицами топкое мелколесье, что дворы не токмо простого люда, но и вельмож, выходят в ольшаник, что в наспех ставленных домах отовсюду дует, а весной и осенью река Нева имеет обычай затоплять берега. Даже зимой во влажном питерсбурхском климате не всегда есть годный санный путь, а чаще грязь и распутица. Вязнут в грязи телеги и кареты, бывает, если неосторожно ступишь, так засосет сапог, что лучше выдергивай ногу, а уж потом выручай обувь.
Но есть в Питерсбурхе красота и невиданная, непривычная русскому человеку. Такой простор, такая ширь, так вальяжно катит свои серые, недобрые волны красавица Нева, что заглядишься! А небо, особенно весной и ранним летом — светлая чаша веницейского стекла. И не поймешь, какие краски играют в небе: багряная ли зорька, водянистая ли голубизна, травяная ли зелень. И не только днем, но и ночью. Питерсбуржцы зовут сию пору «белыми ночами», не устают дивиться на такое чудо севера, когда ночью светло, словно днем, а синий сосновый лесок на другом берегу кажется волшебным пологом. Раздвинь тот полог и войдешь в сказочное царство невиданных зверей и птиц.
И еще нравилось Елизару, что ставили новую столицу по точному расчету, но не так, как ставят военную фортецию, не токмо для обороны, а с прикидкой, чтоб удобно было жить и строиться многие годы и столетия.
Однако, хоть Елизар и хорошо знал Питер, на сей раз не мог сразу сообразить, куда его привезли. Низкая, крытая рогожей кибитка, в которой ездок может только лежать, так увалялась на рытвинах и колдобинах, хуже самой сильной морской зыби. По бокам* для обережения подследственного, сидели отяжелевшие старики солдаты, нарочно заслоняя спинами все, что можно подглядеть в пути. Его провели в угловую камору, просторную, чистую, но сырую. В два окошка каморы, выходившие на две стороны, в одном видна была Невская першпектива, в другом — Нева, крепость Петра и Павла, медный, вонзившийся в небо Трезиньевский шпиль, да идущие по реке барки. У Елизара малость отлегло от сердца. Опасных государственных преступников запирают в крепость; значит, он не из самых опасных. Куда ж все-таки его посадили? Вдруг сообразил: да в Адмиралтейство! Иначе говоря, в Адмиралтейскую фортецию, в камору для нерадивых работных людей, которым неохота быть при государевой службе.
