Ознакомительная версия.
— Да, прозвище, — подтвердил он.
— Где вы его слышали? И почему вы его услышали?
Лабрюйер и о другом забывал: что он — ходячая декорация, манекен респектабельного вида, а настоящая хозяйка заведения — как раз Каролина. И она имеет право задавать вопросы.
— Птичкой называют одну цирковую артистку. Кто называет — не знаю. Мой информатор того человека не разглядел.
— У вас в цирке информатор? Как это понимать?
— Я же туда относил контрольки, встретил знакомых, потом опять туда по старой памяти забрел, разговорился со служителями… — и тут на Лабрюйера накатило. — А что мне еще прикажете делать?! Я тут сижу без всяких поручений, трачу казенные деньги, говорю комплименты старым дурам и делаю пальцами козу рыдающим младенцам! По-моему, я имею полное право ходить хоть в цирк, хоть в варьете! И даже скорее в цирк — я тут глупею на глазах, и это для меня теперь — самое подходящее развлечение!
— Птичка, говорите?
— Да, птичка, курица, индюшка! Кстати, об индюшках — я же еще не обедал! Мои обеды в дорогих ресторанах входят в круг моих служебных обязанностей!
— Александр Иванович, перестаньте… — Каролина поморщилась. — Цирк — это мысль… Когда вы снова туда собираетесь?
— Сегодня вечером! — выпалил Лабрюйер. Ему действительно захотелось увидеть фрау Берту в шляпе из живых, хлопающих крыльями голубей.
— Узнайте, кого там называют птичкой. И, главное, кто и на каком языке ее так называет.
Судя по тону, вопрос был не пустяковый.
— Ее зовут Марья Скворцова, отсюда и прозвище. Называли по-русски… — Лабрюйер задумался, вспоминая. — Но, кажется, ее и по-немецки так зовут… кажется… Фогельхен…
— Откуда эта Марья Скворцова взялась?
— Откуда берутся цирковые артисты? Приехала! И снимает квартиру на Ключевой улице.
— Так, хорошо. Вам она зачем понадобилась? Если вы адрес узнавали?
— Да просто хорошенькая девица. Что я — обречен всю жизнь теперь созерцать лишь ваш дивный профиль? — возмутился Лабрюйер.
Каролина рассмеялась.
— Вы там других прозвищ не слыхали? — спросила она. — Не называли ли кого Щеголем? Или Атлетом? Или Бычком?
Тут-то Лабрюйер и задумался.
— Называть там кого-то особо Атлетом нелепо — они все атлеты. Про Щеголя — не знаю, не слыхал. Бычок — тоже отменное имя для борца, который впридачу жонглирует двухпудовыми гирями. У них шеи — как…
Он хотел сказать «как моя ляжка», но постеснялся — все-таки говорил с девицей, хотя и мечтавшей о страстях в духе поэта Бальмонта. Так у Бальмонта, поди, всякие уста, перси и пальчики, а не ляжки…
— Цирк… — пробормотала Каролина. — Самое простое приходит в голову последним… Надо же — цирк! Послушайте, мне нужен билет на представление. Два билета. Я пойду с Яном.
— Это несложно.
Лабрюйер хотел спросить, что Каролина надеется увидеть на манеже, но воздержался.
Если в Риге завели фотографическое ателье, вложив в него немалые деньги, то не для того же, чтобы зарабатывать деньги на картинках. Был какой-то неведомый Лабрюйеру смысл в том, что на Александровской улице торчало в «Рижской фотографии господина Лабрюйера» страшилище в вороном парике. И вот сейчас этот смысл стал проявляться — словно первые тени будущего портрета на фотографической бумаге.
«Птичка», «Атлет», «Щеголь», «Бычок»…
Похоже, начинается что-то любопытное.
Как отыскать Пуйку — научил Линдер. Второго мужчину, одетого рабочим, он не опознал.
Человек, который выполняет задания Сыскной полиции, особо это не афиширует, и можно прожить с ним на одной лестничной площадке сорок лет, не догадываясь о его приработке. Линдер, когда ему требовался Пуйка, оставлял записку у матушки топтуна, которая служила горничной в «Северной гостинице», прямо напротив Полицейского управления. Нравы в Риге по части гостиниц были строгие — молоденьких убирать номера не посылали во избежание разврата. Пуйка, получив записку, телефонировал Линдеру. Встречу назначали на Первом Рижском вокзале, чаще всего — на перроне в час прихода поезда. Там в суете можно было провести короткие переговоры.
— Для полицейского инспектора это удобно, а для нас с вами — неудобно, — сказала Каролина, и Лабрюйер согласился. При попытке устроить допрос Пуйка бы поднял шум на весь вокзал, а Линдер лишился ценного помощника.
Решили приставить к топтуну топтуна.
— Хотелось бы мне понять, за вами только эта парочка следила, или две пары сменяли друг дружку. И что они могли узнать, выслеживая вас… — Каролина задумалась. — Где вы бывали в последние дни, Александр Иванович?
— В полиции. В цирке. Возможно, они провожали меня на Ключевую, где живет Скворцова…
— А, может, именно там вы подцепили и потащили за собой этот хвост.
— Допускаю… Во «Франкфурте-на Майне» бывал, в кинематограф ходил… По Александровской прогуливался… Скучно я жил, фрейлен Каролина! И вспомнить-то нечего!
— Это просто счастье, что вы жили скучно. Что было бы, если бы вы выполняли задание, а за вами тащились два неизвестно чьих топтуна?
— Да уж…
— Я сейчас отправлю Пичу с поручением, а вы ступайте прогуляться, поводите за собой этих приятелей. Ступайте, ступайте!
И Лабрюйер вышел на прогулку.
Он пошел к Эспланаде — уж если слоняться, то хоть по аллеям, любуясь увядающими клумбами. Затем отправился к Бастионной горке. Это был правильный моцион — подняться наверх, спуститься, опять же, воздух над городским каналом свеж. Этак рассуждая, почувствуешь себя старцем, который двадцатый год как ушел в отставку и совершает полезные для здоровья променады, очень этим гордясь — больше-то не осталось чем гордиться.
На Бастионной горке его ждал сюрприз — он встретил там капитана Адамсона и госпожу Красницкую. Это было печальное зрелище — Адамсон суетился, чуть ли не прыгая вокруг своей дамы, она же молчала и шла, опустив голову.
До чего же смешон влюбленный чудак, подумал Лабрюйер, до чего же он нелеп, а ведь ему кажется, что такая прыготня — вернейшее средство покорить женщину. И следующая мысль была — нужно жениться, как женятся все приличные люди, без плясок на Бастионной горке. Нужно заниматься своим делом, а каждый вечер ужинать в обществе супруги и ложиться вместе с ней в постель. Выполнив супружеский долг — спокойно засыпать, а не вскидываться в три часа утра с Римским-Корсаковым в голове!
Мошенница действовала как раз так, чтобы распалить поклонника, — напускала на себя меланхолию и трогательно склоняла лебединую шейку. Адамсон, похоже, совсем одурел от того, что рядом идет такая красавица.
Ознакомительная версия.
