Дороти Даннет - Путь Никколо

Именно таковы были первые цели Саймона лишить Клааса возможности держать и направлять оружие. Так что он бил и бил по рукам и по посиневшим от краски мозолистым пальцам, сжимавшим шест.

Милорд Саймон, прекрасно питавшийся, никогда не прекращавший тренировок, был в великолепной форме, как молодой лев. Мышцы на его плечах и на спине бугрились под тонким полотном. Свободно закатанные рукава обнажали мощные руки фехтовальщика, а тонкие чулки обтягивали крепкие бедра и икры классических очертаний. Кожаные подошвы чулок давали возможность не поскальзываться даже на неровных булыжниках и выполнять любые фехтовальные приемы, заканчивавшиеся каждый раз точным ударом по чувствительным местам противника; но никогда — настолько сильным, чтобы выбить шест у того из рук.

Он намеренно тянул время. Для Юлиуса, который немного владел мечом, болезненно очевидным был тот факт, что любой удар подмастерья его враг предугадывает с легкостью. Небрежно, снисходительно улыбаясь и отпуская ехидные реплики, Саймон опытным взором наблюдал за юнцом, отмечая малейшие изменения в дыхании Клааса, в том, как он держит ноги, плечи, подмечая малейшее движение его ресниц.

Затем Клаас делал выпад или наносил удар с размаху, и Саймон с легкостью отражал их все, после чего его шест наносил очередную рану. По суставам, по костяшкам пальцев, один раз прямо в грудь, так, что у подмастерья перехватило дыхание. Один раз — наискось по голове, так что Клаас даже зашатался, и лишь благодаря какому-то животному инстинкту успел вовремя уклониться от повторного удара, который наверняка свалил бы его с ног.

Голова у него была крепкая, это уж точно. Когда он выпрямился, то вновь вполне пришел в себя, и на сей раз было видно, что он кое-чему научился. Теперь он не махал своей палкой беспорядочно, и не пытался вертеться ужом, а наблюдал за противником, тщась угадать направление следующего удара.

Пару раз ему повезло. Дважды Саймон проявил небрежность, и тяжелый шест Клааса нанес удар: в плечо и по запястью, так что вельможа отскочил с шипением, и вернулся в круг, лишь когда вновь смог держать оружие в руках.

Человек более опытный не дал бы ему времени прийти в себя, но у Клааса не было для этого ни сил, ни умения. Драгоценные секунды он потратил на то, чтобы встряхнуться, и Юлиусу показалось, будто он осматривает собственное тело и все мышцы, подобно полководцу, проводящему смотр войск, прежде чем призвать их под свои знамена. Тем не менее, все это время он пристально наблюдал за Саймоном, и когда шотландец начал очередной бросок, впервые за все время Клаас успел опередить его, и дубинки с треском столкнулись, опустились, а затем расцепились.

Но после этого Саймон стал осторожнее, и даже если Клаас чему-то успел научиться, это не спасало его от новых и новых ударов, настигавших с самых неожиданных сторон. А ведь Саймон еще даже не начал выдыхаться. На губах у него по-прежнему играла усмешка, а сквозь стиснутые зубы он то и дело выплевывал очередное оскорбление.

Сам Клаас не проронил ни слова. Этот неумолчный болтун и насмешник, способный подражать кому угодно, теперь с трудом ковылял, а не плясал, и оступался, вместо того, чтобы ловко увертываться. От ударов по костяшкам рука распухла и почернела, на бедрах и на предплечьях почти не осталось живого места, а Саймон тем временем с презрительным видом двинулся вперед, совершил обманный выпад и обломанным концом шеста разорвал рубаху на груди у Клааса, оставляя на коже красные ссадины.

Невежа с манерами, как у девчонки, позор для своего отца…

— Прекрати это! — заявил Феликс. — Асторре, я приказываю, останови эту драку, или я сам.

Но толпа не желала, чтобы они останавливались. Конечно, всем нравился Клаас, а к шотландцу никто не испытывал теплых чувств, но когда два парня дерутся, это всегда добрая забава, даже лучше, чем на Карнавал, когда герцог выпускает на площадь слепцов, чтобы те убегали от диких свиней. «Убей его!» — закричала какая-то женщина Саймону.

— Асторре, ты слышишь, — толкнул его Юлиус. — Встань и признай поражение, ради всего святого. Или ты хочешь, чтобы этот шотландец прикончил Клааса?

Но наемник упрямо потряс бородой.

— Если бы кто-то другой не задал ему трепку, то я сам сделал бы это. Он крепкий паренек, и к тому же, он ведь защищает честь Шаретти. Вы что, хотите, чтобы говорили, будто на службе у Вдовы — одни слабаки и трусы? Что там болтал про нее этот ублюдок Лионетто?

Феликс вскинул кулак. С ужасом сообразив, что сейчас начнется драка между наемником и сыном его хозяйки, Юлиус бросился вперед и перехватил отчаянно отбивающегося юнца. Затем оба замерли и вновь обернулись к причалу.

Тяжело дышащий, избитый, с распухшим лицом, нетвердо держащийся на ногах, Клаас теперь уже даже не притворялся, будто способен изучать противника или предсказывать, откуда обрушится новый удар.

Он лишь слабо оборонялся, удерживая шест двумя руками, пытаясь защищать голову и тело.

Разумеется, теперь Саймон был совершенно свободен в своих действиях. Он не старался зацепить дубинку противника, дабы обезоружить его, потому что тогда драке пришел бы конец. Вместо этого, пользуясь шестом как тараном или широко размахивая им, он методично и без спешки принялся избивать своего врага.

Похоже, думать Клаас был уже не способен. Вообще, с самого начала, по мнению Юлиуса, он шевелил мозгами ничуть не больше, чем какой-нибудь ветеран из отряда Асторре, окончательно отупевший от того, что его слишком часто били по шлему.

И все же искорка мысли внезапно зародилась в голове Клааса. Он дождался того момента, когда после серии скользящих ударов Саймон перехватил шест обеими руками, в точности, как он сам, и изготовился для новой атаки. Клаас почти ничем не выдал, что он намерен предпринять, лишь взгляд на миг сместился куда-то вбок, и вельможа с усмешкой тут же метнулся в этом направлении.

Даже теперь он явно не мог поверить, что этот взгляд был всего лишь обманом. Однако Клаас вдруг очутился совсем с другой стороны и не только по-прежнему сжимал в руках свой шест, но и давил на противника изо всех оставшихся сил, с отчаянием обреченного.

У него не было возможности увильнуть. Клаас подошел вплотную, столкнувшись дубинкой с шестом Саймона и по инерции шотландец отскочил назад, сперва на пару шагов, а затем уже медленнее, был вынужден отступить чуть дальше. Он отступал, потому что единственное преимущество подмастерья было в весе, и теперь, впервые за все время, у Саймона не было вообще никаких преимуществ.

Зрители затаили дыхание. Асторре что-то проворчал Феликс и Юлиус по-прежнему держали друг друга, а на краю причала в окружении своих приятелей, громко ругался Лионетто.