Теперь он подъехал достаточно близко, чтобы Фенелла увидела, что эти пакеты — вовсе не бурдюки с вином. Он попытался было спешиться, но привески помешали ему.
— Считай, что я тебя обнял, — заявил он, обращаясь к Энтони. — Судя по всему, я не могу спешиться.
— Ух ты! — удивленно воскликнул Энтони. Сразу два? — Затем он подошел к лошади сбоку и одарил Сильвестра улыбкой, которой улыбался только ему.
Сильвестр глубоко вздохнул.
— Мне тебя не хватало, Энтони.
— Мне тебя тоже, Сильвестр.
На несколько ударов сердца Сильвестр положил руку на черную копну волос Энтони, и Энтони стоял, не двигаясь. Потом поднял голову.
— Ты не представишь мне свое потомство? Кстати, я зол, что никто из вас мне об этом не написал.
— А как насчет тебя? — слегка упрекнул его Сильвестр. — Этот тип пишет мне целые страницы о сосновых шпангоутах и латинских парусах, но ни слова о том, с кем проводит дни и нет ли у него насморка.
— У меня не бывает насморка, — заявил Энтони. — А дни я провожу с сосновыми шпангоутами и латинскими парусами. А вот мой друг Сильвестр…
— Это не мои дети! — перебил его Сильвестр и покраснел. — Или мои. Теперь, судя по всему, да. Я не знаю.
Старший из двух, едва вышедший из грудничкового возраста, заплакал. Фенелла бросилась на помощь Сильвестру, отпихнула в сторону испуганного Энтони и сняла ребенка с лошади. У нее не было абсолютно никакого опыта в обращении с детьми, но малыш у нее на руках успокоился. Фенелла смотрела на него, размышляя, откуда она знает, что это девочка.
— Это Элизабет, — тихо произнес Сильвестр. — А ее братца, который, к счастью, спит, зовут Люк. Добрые христианские имена.
— Это дети Рейфа Хенли, да?
Сильвестр кивнул.
— Никто не хочет связываться с семьей еретика. Они оба остались бы в «Domus Dei».
«Domus Dei», приют, который содержали августинцы, располагался за южной стеной Портсмута и представлял собой высокое здание из песчаника. Тут давали кров тем, кто не мог позаботиться о себе сам: старикам, больным, беднякам и паломникам, направлявшимся в Винчестер, и, в случае необходимости, осиротевшим детям еретиков. Дюжина братьев и сестер делала все возможное, но приют трещал по швам, а процент выживания маленьких детей был очень маленьким.
— Рейф Хенли — это тот человек, которого сожгли, — пояснила Энтони Фенелла.
— Только не начинай плеваться ядом, который источает твой отец Бенедикт, — пригрозил Сильвестр.
— Я ничего не начинаю, — ответил Энтони. — Просто хотел дать простой совет: спрячь этих детей от дождя.
Сильвестр поглядел на луку седла.
— Я просто взял их, — признался он. — Ни мой отец, ни тетушка понятия не имеют об этом.
— Это неважно! — воскликнула Фенелла. — Ты поступил совершенно верно, и твои отец с тетушкой будут считать точно так же.
— Ты, как обычно, золото, — улыбнулся ей Сильвестр. — Вы оба пойдете со мной, правда? Иначе, если я пойду один, сердце уйдет в пятки и я струшу.
— У меня вообще нет сердца, которое могло бы уйти в пятки, — ответил Энтони. — К тому же мне нужно к отцу Бенедикту.
— Ничего тебе не нужно! — отрубил Сильвестр. — Кроме того, чтобы быть с нами. — Когда Энтони попытался было скрыться, он схватил его за шиворот и притянул к себе. — Сейчас ты пойдешь с нами. Никаких отговорок. Поскольку тебя у нас не было, мы с Фенеллой попытались тебя придумать, но, если быть до конца честными, успехом затея не увенчалась.
Энтони был ниже и худее, чем Сильвестр, но не калека и не слабак. Он мог бы вырваться.
— Может быть, ты отпустишь меня? — мягко произнес он. —
Или собираешься задушить своего друга?
— Я еще не решил, — ответил Сильвестр. — В любом случае я не собираюсь позволить тебе сбежать к этой ищейке, священнику. Уж лучше задушу тебя.
— Ты шантажист, Сильвестр.
— А ты мой пленник. — Слегка подтолкнув его, Сильвестр выпустил Энтони, и молодые люди втроем, как в детстве, когда они играли на верфи, направились в Саттон-холл.
9
Джеральдина
Гринвичский дворец, декабрь 1524 года
Замок был просто загляденье, просто чудо после бесконечной скуки. С тех пор как двор переехал в Гринвич для подготовки к празднованию Рождества, Джеральдина каждое утро бегала к турнирной площадке, где работники сооружали из балок и парусины нечто похожее на крепость времен расцвета эпохи рыцарства. Роскошный муляж с красными и золотыми знаменами и правдоподобно воссозданным подъемным мостом нужен был для турнирной игры, которая должна была проходить начиная с пятого из двенадцати праздничных дней. Пятнадцать молодых придворных попросили короля позволить провести новомодный дивертисмент, и король охотно согласился.
Он сам потребовал от вившихся вокруг него людей вывести празднование в этом году на новый уровень. В укромных уголках двора поговаривали, что король, который когда-то был так свеж и бодр, устал: устал ждать сына, который все не рождался, устал от одних и тех же развлечений, от знакомых лиц и, в первую очередь, от своей невзрачной королевы, которая, судя по всему, опережала его в старении, словно лошадь, убегающая прочь вместе с повозкой.
Джеральдина почти сочувствовала королеве Екатерине. То, что Господу было угодно сотворить уродливых мужчин, в некоторой степени было понятно, но почему, ради всего святого, он создает уродливых женщин? Впрочем, Джеральдина никогда не испытывала сострадания по отношению к другим людям. Она никому не позволяла заметить, что временами страх сковывает ее дыхание от мысли, что однажды ее карета тоже уйдет, а она не успеет вскочить на подножку. С тех пор как она, оказавшись рядом с Анной, вошла в круг приближенных королевы, у нее было достаточно вина, благодаря которому скрашивались мрачные дни, а также теплые комнаты, смех и порок, заглушавшие тишину. Предстоящие двенадцать рождественских дней давали повод забыть о повседневности. Джеральдина твердо решила с головой окунуться в удовольствия, зажечь свою свечу с обоих концов, пока у нее еще есть воск.
Расцвеченный яркими красками замок на турнирной площадке казался ей очень многообещающим: что-то должно было произойти. Постройка росла, а между двумя знаменами возводились украшенные барьеры для поединков. Об актерах судачили все вокруг. Эти пятнадцать энтузиастов хотели бросить вызов всему остальному двору: тот, кто чувствовал себя достаточно смелым, мог попытаться взять штурмом мост и ворота или выйти к барьеру, чтобы сразиться в поединке.
Однако оставалось неясным, какими еще ингредиентами будет приправлено зрелище. Джеральдина не знала, на что надеется. На то, что что-то произойдет. Неважно, что именно. Любой маломальский скандал, какой-нибудь неожиданный сюрприз могли осветить мрачные дни и заполнить собой зияющую пустоту ее жизни. Хотя Анна время от времени ходила с ней к замку, чаще всего у нее находились другие занятия: Гарри Перси вернулся ко двору и, не теряя времени, возобновил свои шуры-муры.
