Всегда деятельный и целеустремленный, князь Пожарский топтался вокруг своего шалаша с самого утра в досадливой растерянности. Не помогло обычное обливание холодной водой и крепкое растирание. Стальные мышцы могучего тела князя требовали немедленного дела, а дела — не было. Дядька Надея поглядывал на воспитанника из-под косматых бровей с видимым сочувствием.
— Ты бы прокатился, князюшка, на своем коньке, — наконец посоветовал он. — И коня бы размял, и, может, узнал чего.
Дмитрий направился к большой поляне, где в роскошном шатре оправлялся от ран главный воевода Мстиславский.
«Попрошусь снова в ертаул, — решил Дмитрий про себя. — Может, на разведку пошлют…»
За мелким заиндевелым березняком увидел большой костер, вокруг которого, притоптывая, кружились в хороводе иностранные пехотинцы. Они пьяно орали какую-то гортанную, с переливом песню. Князь заметил поодаль вышагивающих по тропинке капитана Маржере и Конрада Буссова. Кивнув им, хотел было проехать мимо, но Маржере энергичным знаком попросил остановиться. Нехотя, поскольку не желал беседовать с Буссовом, князь все же остановился, спешился и снял шишак. Приподняли в знак любезности свои шлемы с наушниками и иностранцы.
— Ты, Дмитрий, как всегда, бодр и здоров, — сказал Маржере.
Князь с улыбкой взглянул на сутулившихся иностранцев, которые явно мерзли, несмотря на то что были укутаны, по крайней мере, в два, а то и в три меховых плаща.
Маржере понял его взгляд, но не вспылил, как обычно.
— Очень у вас, русских, крепкая зима. Кто ж в такую пору воюет? Надо дома сидеть.
Пожарский не согласился:
— Напротив, самая пора. Ведь сейчас по снегу в любое место можно проехать беспрепятственно и самый тяжелый наряд провезти. А весной и осенью — распутица.
— Так ведь замерзнуть можно, — жалобно сказал Конрад, еще плотнее закутываясь. — У нас в Лифляндии морозы не меньше, но мы воевали только летом.
— Войне не прикажешь, — снова улыбнулся князь.
И вдруг помрачнел, добавив:
— Если, конечно, воевать, а не в лесу хороводы вокруг костра водить.
Маржере принял намек на счет своих воинов и на этот раз обиделся:
— Что же, мы виноваты, что ваши генералы столь нерешительно действуют? Покрыли себя позором в первой же стычке. Вот я сейчас говорил Буссову: если бы царевич Угличский направил свою кавалерию и на наш левый фланг, когда царило смятение на правом, то мог опрокинуть всю армию. Разгрома бы не миновать!
Лицо Пожарского вспыхнуло, но природное чувство справедливости победило. Не поднимая глаз, он ответил:
— Да, воевали плохо. Видать, отвыкли. Почитай, лет десять войны не было. Вот и растерялись. Я в рядах конницы главного полка находился, когда нам в тыл гусары прорвались. Мы и развернуться не успели. Если бы не стрельцы… А всадники полка правой руки и впрямь опозорились, побежали. И главное — от кого? От какого-то расстриги-пьяницы.
— Да, мои бравые воины не побежали бы от каких-то польских гусар! — хвастливо заявил Конрад Буссов.
— Ты веришь, что царевич — самозванец? — остро взглянув на Пожарского, ухмыльнулся в усы Маржере.
— А как же! — твердо сказал Дмитрий. — Ведь перед всем войском читали грамоты царя нашего государя Бориса и патриарха Иова. Доподлинно установлено, что самозванец не кто иной, как беглый монах Чудова монастыря Гриша Отрепьев, стрелецкий сын.
— Санта симплисимус, — пробормотал Маржере.
— Что ты сказал?
— Говорю, что для того, чтобы это доказать доподлинно, нужно сначала этого царевича изловить и представить перед лицом свидетелей.
— Так и я согласен, что надо скорей изловить. И изловим, лишь бы главный боевой барабан поход скомандовал…
В этот момент они услышали какой-то непонятный многоголосый шум, шедший от большой поляны. Все трое насторожились.
— Ну, вот видите! — обрадованно воскликнул Пожарский. — Никак, выступаем.
Вскочив на коня, он поспешил туда, откуда доносился многоголосый гул.
Большая поляна многолюдьем и красочностью одежд напомнила Дмитрию в этот утренний час Красную площадь. Утоптанная за три недели так, будто снег превратился в дощатый настил, освещаемая неярким январским солнцем, она никак не напоминала о грядущей кровопролитной войне. С гиканьем проносились всадники, скрипели сани, подвозившие продовольствие, а роскошные пестрые шатры, окруженные плотной толпой, скорей напоминали ярмарочные балаганы.
— Тоже вояки! — пробормотал Пожарский, направляя своего коня к центру поляны, пока не натолкнулся на сплошную цепь стражи, окружающую широким кольцом шатры и подводы, на которых располагался главный военный барабан и войсковое знамя.
— Эй, князь, и ты здесь? — услышал он оклик сзади. Оглянувшись, узнал в приближающемся всаднике Никиту Хованского.
— Ну, что слышно? Выступаем? — нетерпеливо спросил Пожарский, забыв поприветствовать свояка.
— Здоров будешь, Дмитрий свет Михалыч, — осаживая своего коня, с подчеркнутой почтительностью произнес Хованский.
Дмитрий, поняв, что допустил бестактность, покраснел и поспешил ответить:
— Прими, князь, мой поклон. Уж очень ждать надоело. Знаешь ли какие новости?
— Новости есть. — Хованский многозначительно показал в сторону шатра главного воеводы. — Прибыл царский гонец. Царь осыпал золотом Мстиславского за полученные им раны и проявленную храбрость. Даже своего лучшего лекаря прислал — Каспара Фидлера.
— Много храбрости не надо, чтоб позволить себя сбить, как чучело огородное! — сердито процедил Пожарский.
— Царю-батюшке из Москвы виднее, — усмехнулся Хованский. — Велено также объявить царскую благодарность всему войску. Так что можно ожидать новых денежных выдач.
— Это, конечно, хорошо. Но когда же воевать-то начнем?
— Гонец известил, что к нам из Москвы идет новый отряд для подкрепления, составленный из придворных царя. Ведет его сам Василий Шуйский. Будет здесь через неделю. Вот тогда и выступим!
…Разведывательный отряд — ертаул, состоящий из самых лихих наездников, на этот раз поручили возглавить Дмитрию Пожарскому. Двадцатисемилетний князь был горд возложенной на него ответственностью. Вот когда пригодился его опыт, полученный в схватках с татарами и шведами.
Ему то и дело приходилось сдерживать прыть своих более молодых товарищей, убеждая их не отрываться далеко от основной массы всадников, тянущихся цепочкой по лесной дороге. Сейчас впереди гарцевал восемнадцатилетний Михаил Скопин-Шуйский,{23} отпрыск младшей ветви «принцев крови».
— Поостерегись! — сурово окликнул его командир, увидев, что лес впереди светлеет, указывая то ли на приближающуюся большую прогалину, то ли на опушку.
