Последний защитник - Эндрю Тэйлор

class="p1">Чиффинч отступил в сторону и жестом показал, что я могу приблизиться к королю. Все замолчали, когда я вышел вперед и низко поклонился. Первым прервал молчание Бекингем.

– Боже правый! – произнес он, растягивая слова; герцог повернул голову и в изумлении взирал на меня сверху вниз, пользуясь преимуществом своего роста. – Уж не Червуд ли это?

Король бросил на него сердитый взгляд:

– Я слышал, герцог, ваши люди оскорбили Марвуда вчера утром, когда он представлял лорда Арлингтона на этом вашем… – он скривил рот, – на этом вашем Дне покаяния… или как там вы его называли.

– Сир, – начал Бекингем, кланяясь, – я был безмерно расстроен, когда услышал о непочтении, выказанном милорду Арлингтону через его низменное доверенное лицо. Если бы только меня вовремя поставили в известность, я бы горы свернул, чтобы не дать этому совершиться. Проблема заключалась в том, что у двоих моих людей имелись все основания полагать, что Червуд – простите, я имею в виду Марвуд – был подлым шпионом, коварно пробравшимся к нам. Поэтому они действовали так, как считали лучшим, полагая, что опережают мои желания. Безусловно, оба были не правы, и я строго их наказал. Но по сути, сир, их единственная вина – это преданность мне, и, поскольку милорд не счел нужным сообщить мне, что посылает своего представителя, а тем более уточнить, кого именно, я затрудняюсь даже предположить, каким образом можно было избежать досадного недоразумения. Кстати, интересно, почему лорд Арлингтон не пришел сам? – Бекингем задрал голову и уставился в потолок, словно надеялся найти там ответ. – Могу лишь предположить: он решил, что уже достаточно смирился и раскаялся.

Король рассмеялся:

– Возможно, вы правы. Но не станем более вас задерживать, ступайте к своим сукам. – Затем он повернулся к Чиффинчу и строго бросил: – Освободите комнату!

Не могу сказать с уверенностью – возможно, все дело было просто в освещении, – но мне показалось, что лицо герцога вдруг напряглось, словно это внезапное распоряжение застало Бекингема врасплох и пришлось ему не совсем по нраву. Но уже через секунду он ослепительно улыбался и раскланивался, прощаясь с королем и миледи, своей кузиной.

Герцог удалился. Остальных гостей Чиффинч выпроводил из комнаты. Наконец, взглянув на государя, он тоже вышел.

Мы остались втроем: Карл II, леди Каслмейн и я. Ее светлость делала вид, что дремлет, но я был уверен, что это не так. Обо всем, что я скажу королю, она наверняка доложит своему кузену.

– Здесь чертовски душно. – Король поднялся и потянулся, ресницы леди Каслмейн дрогнули. – Проветрюсь немного в саду.

Она открыла глаза и протянула руку:

– Но там жутко холодно, сир. Вы замерзнете до смерти.

– Ничего. Думаю, я выживу.

Она надулась, как обиженный ребенок.

Однако король уже направлялся к двери в коридор:

– Марвуд, идемте, и посветите мне.

На площадке лестницы, ведущей в Собственный сад, мы остановились. Слуги принесли наши плащи и фонарь для меня. Мы молча спустились по широкой лестнице в сад.

До меня вдруг дошло, что король взял на себя труд показать Бекингему и леди Каслмейн, что доверяет мне и, соответственно, не доверяет им. Я понял, что он использует эту тактику во многих случаях. Он распределил между нами солнечный свет своего внимания. Намеренно поставил нас в ситуацию, когда мы соперничали за его благосклонность и в результате ни один из нас не был уверен в своем положении.

За последние два часа или около того температура упала. Дорожки и кусты блестели от инея. На небе сияли звезды, только частично скрытые дымом, поднимающимся из дворцовых труб. На севере и на востоке мягкий свет свечей лился из выходящих в сад окон длинных флигелей.

Король шел быстрым шагом. Под нашими ногами хрустел гравий. Его ноги были длиннее моих, и мне приходилось прилагать усилия, чтобы не отставать. Доносились мужские голоса – за одним из окон стройно пели грустную песню об утраченной любви и рухнувших надеждах. Слишком много печали было в этом месте.

Мои глаза привыкли к полутьме. Король упорно молчал, а заговаривать первым мне не полагалось по этикету. Он вел меня зигзагами, постоянно сворачивая и переходя с одной дорожки на другую. Моя рука, в которой я держал фонарь, замерзла.

Сад был устроен так, что дорожки образовывали сетку. Внутри квадратов находились клумбы с низким кустарником, и в центре каждого – статуя, белевшая в свете звезд. Ночью Собственный сад выглядел волшебным местом, просто созданным для того, чтобы шептать секреты.

Мы дошли до аллеи на южной границе сада. Здесь не было никаких зданий, только стена, отделявшая Собственный сад от Боулинг-Грин. Король остановился, обернулся и посмотрел на Собственную галерею на противоположной стороне.

– Уберите свет, – тихо велел он и подождал, пока я не поставил фонарь за дерево. – Итак. Что на самом деле представлял собой этот так называемый День смирения?

– Сегодня вечером, ваше величество, герцог повернул дело так, будто все это было изощренной шуткой.

– Вы хотите сказать, что вчера он был серьезен? Что там происходило?

Мне хотелось придержать язык. Если рассказать все, то, вполне возможно, мои откровения дойдут до ушей Бекингема и он возненавидит меня еще сильнее. С другой стороны, если приходится выбирать между герцогом и королем, то разумнее выбрать короля. В конце концов, его величество может в любую минуту лишить меня работы и жилья, и тогда придется просить милостыню на улице. Или даже упрятать меня в Тауэр, как государь сделал с моим отцом, и заставить ждать, пока его настроение не переменится. И, помимо всего этого, Карл II, что ни говори, все-таки был нашим законным правителем, несмотря на все его личные недостатки.

– Марвуд, – не выдержал он, – ну что же вы молчите? Вам кошка язык откусила?

И я честно рассказал его величеству о картинах, задрапированных черным шелком, и о роскошной обстановке большой гостиной Уоллингфорд-хауса. Я поведал ему о Бекингеме, который восседал в кресле на подиуме, словно король в трауре, и о том, как проповедник упрекал нас в грехах. Упомянул о том, что среди собравшихся преобладали священнослужители-протестанты и политические союзники герцога. Не стал скрывать, что доктор Оуэн в своей обличительной речи назвал Уайтхолл гнездом папистов и огромной клоакой греха, прозрачно намекая на самого короля. А под конец добавил, что Вил приказал вывести меня из зала, едва заметив, и что только письмо лорда Арлингтона не позволило применить ко мне насилие.

Темнота подстегивала мою откровенность, на что, вероятно, и рассчитывал король. Темнота сокращала чудовищную разницу в нашем положении. Его величество слушал молча. Когда я закончил, он