Ознакомительная версия.
«Да-а, интересная штука жизнь», — размышлял Лука, не забывая посматривать на своих подопечных. Коровы меланхолично жевали жвачку и изредка помахивали хвостами, отпугивая надоедливых мух. Телята, свернувшись поуютнее, смотрели сны. Овцы прислушивались, по-собачьи вытянув головы.
Но особенно выделялся глава стада — пестрый бык. Имя у него было ласковое — Пеструнька. Но эта нежная кличка совершенно не отвечала его буйному нраву. Сила была в нем необыкновенная. Широко расставленные толстые и короткие передние ноги несли мощную грудь, переходящую в такую же мощную шею, которая венчалась крупной головой с вытянутой мордой и огромными гнутыми рогами. Сейчас он лежал в стороне, всем своим видом показывая, что не хочет ни с кем знаться, и, пуская длинную тягучую слюну, неторопливо и с достоинством шевелил челюстями.
Пеструнька безропотно слушался Луку. Не без улыбки вспоминал пастух боязливые встречи горожан с этой животиной. Но особенно Пеструнька признавал Николку, добровольного помощника Луки. Мальчик любил забавляться, часто взбираясь на широкую спину быка и шутливо дергая за хвост. Пеструнька стойко переносил все его проказы. За это шалун, разломив доставшийся ему кусок хлеба, половину отдавал Пеструньке, ласково потрепав его по довольной морде. Любил кормить его сочными, специально сорванными травами. И когда пастушок подходил к быку, тот еще издалека встречал его мычанием.
Сейчас Николка, завалившись на островок сухой травы, спал, подтянув колени к животу и положив голову на верного Дружка. Пес, словно сознавая величие своего положения, терпеливо лежал, только при каждом шорохе чуть приподнимал голову, навострив уши. Опасность не подтверждалась — и он опять опускал морду на лапы.
«Все как-то интересно получается, — продолжал рассуждать Лука. — Вот вчера все было зелено. А сегодня — на тебе, все изменилось, хоть вокруг вроде все остается по-старому…»
Так происходило и с Лукой. Давно ли его пышной шевелюрой любовались девки? Невольно побежали в памяти прожитые годы. Вспомнил себя таким же, как сейчас Николка. Отец и мать были смердами. Любили землю, любили друг друга, своих детей. Род их жил дружно, без особой нужды. Работали сообща, делили по-Божьи. Пока не появился невесть откуда боярин Шига с малой княжьей дружиной. И началась жизнь — что ни день, то горше. Поборы пошли за поборами, наглела и дружина. Подобрали все, что могли. Это был год, когда ели все, что можно было жевать. Вот тогда в семью пришло первое несчастье.
Мужики, видя голодные муки близких, ушли по глубоким снегам в лес на промысел. Секач попался добрый, всем бы хватило, да не оказалось у мужиков княжеской сметки. Когда посадили его на копья, думали — готов. Да не тут-то было. Кабан вдруг вскочил и бросился на своих мучителей. Отец оказался на его пути, огромные клыки, вспоров живот, вывернули нутро наружу. До дому отца не донесли живым. Осталась мать с четырьмя детьми. Но кормились как-то, родичи не забывали.
Одной из декабрьских ночей деревню разбудили крики вперемешку с громким плачем и проклятьями. Когда выскочили на улицу, деревня горела. Хорошо было видно, как мелькают меж домов всадники с блестящими кривыми саблями в руках. Рубили пытавшихся обороняться мужиков. Мать кинулась было в дом, но поздно: к ним несся всадник, весь мохнатый, как медведь, такой одежды они ни у кого не видели. Мать не увидела петлю, которая крепко охватила ее, дернула и потащила за собой. Все случилось так быстро, что никто не успел опомниться. Дети долго ждали мать, но она не пришла. Они вернулись в избу, осиротевшие, еще не понимая и не веря, какое горе постигло их.
И даже сегодня, когда прошло столько лет, Лука не мог без содрогания вспоминать тот день. Наутро, когда рассвело и голод погнал их на улицу, ребятишки не узнали родную деревню. Кругом дымились догорающие головешки да шатались, угрюмо поскуливая, в поисках хозяев собаки. В деревне остались чудом уцелевшие старый хромой Шило да криворотая горластая Уська. Но сегодня она молчала. Поселились у них. Еды было мало, скот угнали. Вскоре заболел младший брат, да так и не встал. За ним ушел Шило.
Когда потеплело, Уська вспомнила, что у нее была родня в далекой деревне, решила искать своих. Дорогу знала плохо, много пришлось плутать. В одном месте, переходя с виду небольшое болотце, Уська попала в трясину, начала орать со всей мочи. Сестра с братом бросились на помощь, да так вместе и ушли. И остался Лука, как перст, один на свете. Помнит: ни страха, ни жалости тогда не испытывал. Навалилась пустота. Пошел от этого места назад, в деревню, да сбился с пути. Судьба вывела его, голодного и ободранного, плутавшего Бог знает сколько времени, на дорогу, по которой проходил обоз. Старший, ехавший верхом впереди, тупо и безразлично глянул на него и проехал мимо. А он стоял, даже не смел ничего сказать, только жадно смотрели на проезжающих усталые воспаленные глазенки.
— Эй, кто будешь? — спросил его с последней повозки рыжий парень, спрыгивая на ходу.
— Лука, — еле слышно ответил мальчик.
— Где живешь?
Что он мог ответить? Только пожал плечами.
— Заблудился?
Он отрицательно покачал головой.
— Родители есть?
— Нет.
— Тогда все понятно. Эх, была не была, Лукашка, садись со мной, не помирать же русскому человеку!
Люди, сидевшие на другом конце повозки, до сих пор не обращали на происходящее внимания. Услышав последние слова, один из них обернулся и бросил:
— Докрутишься же ты, Жереба. Боярин с тебя шкуру снимет. Ишь, нахлебника берешь, своих, что ли, мало?
— Да что вы, мужики? Креста на вас нет! Ну что, дитю в лесу погибать? Ай не христьяне вы?
— А ты христьянин нашелся! Христьяне, да ты же боярина знаешь…
— Ну и что, работник будет. Правда, Лукашка? — и подмигнул.
Он хорошо помнит, как яростно закивал в ответ, а Жереба ласково погладил его по голове огромной шершавой ладонью.
— Жрать ты, поди, хочешь? — не то спросил, не то сказал утвердительно и, не дожидаясь ответа, полез в мешок. Достал огромную краюху хлеба, посмотрел на нее, ухмыльнулся и отдал: «Жуй!» Вкуснее хлеба Лука не едал.
Боярин, вопреки опасениям, ничего не сказал и отправил паренька к шорникам. С утра до ночи не знал Лука отдыха. Скоблил пахнущую до тошноты кожу, кормил скот, греб сено, таскал на себе дрова. Он падал от усталости, но грубые окрики, пинки да подзатыльники гнали его снова в лес, в пропахшую шорню, на скотный двор. Однажды, собирая в лесу хворост, присел у толстой развесистой ели, да и заснул на мягкой душистой траве. Он не знал, сколько проспал, но чувствовал — долго. Сильный голод начал мучить его. Наскоро набрав вязанку, еле дотащил до дому.
Ознакомительная версия.
