Огненный суд - Эндрю Тэйлор

Уильямсон первым увидел меня.

– Марвуд, – сказал он, предъявляя старую претензию, – вы пришли сказать, что наконец-то закончили копирование? Надеюсь, это так. Иначе, видит бог, вы поплатитесь за это.

Я поклонился и уставился приблизительно туда, где соприкасались их руки.

– Да, сэр.

Судя по сказанному, убийство на Шу-лейн было лучше не обсуждать в присутствии мистера Чиффинча. За это я был благодарен.

– Я посмотрю письма через минуту, – продолжил Уильямсон, – и подпишу их. Они должны уйти с сегодняшней почтой.

Все это время Чиффинч смотрел на меня не открыто, а искоса, потирая большую бородавку на подбородке, словно она чесалась. Он всегда был румяным, но сегодня его щеки горели больше обычного. Я подумал, что он хорошо отобедал. Забавно, Чиффинч обладал способностью пить непрерывно и много, и при этом никто не видел его пьяным.

Уильямсон махнул рукой в мою сторону.

– Отправляйтесь в контору и ждите меня.

– У милорда? – спросил я, имея в виду контору Арлингтона с видом на Собственный сад.

– Нет. В Скотленд-Ярде.

Я поклонился и исчез. Уильямсон не заставил себя долго ждать. Проходя через первую комнату, где работали клерки, он дал мне знак следовать за ним в его личные апартаменты.

– Это вдова Хэмпни? – спросил он.

Я кивнул.

– Ее дядя Пултон подтвердил. Он прибыл, когда я находился там.

Уильямсон уселся за свой письменный стол.

– И?..

Я тщательно подбирал слова:

– Похоже, госпожа Хэмпни пролежала в погребе неподалеку от Шу-лейн несколько дней. Она была засыпана строительным мусором.

– То есть убийство?

– Да. Ножевое ранение под левой грудью; возможно, задето сердце. И артерия на шее перерезана.

– Была убита там, где ее нашли?

– Вероятно, нет. Около тела было мало крови. – Я не хотел вовлекать в это дело отца или Клиффордс-инн. – После смерти тело было обезображено – животными, без сомнения, и, вероятно, вором. Кто-то отрезал палец, очевидно, чтобы снять кольцо.

Уильямсон откинулся на спинку кресла. Пока я говорил, он взял зубочистку из слоновой кости и поковырял в зубах. Потом отложил зубочистку и потер щетину на подбородке.

– А остальное в отчете? Тоже правда?

– Вы о платье, сэр? Да. И еще у нее на лице были мушки, и она была нарумянена.

– И Пултон вполне уверен, что это она?

– Да, сэр. А также его экономка, которая приехала с ним. Их… огорчила одежда леди не меньше, чем ее смерть. Но им ничего не известно о том, как она там оказалась, или о ее любовнике, или по какой причине кто-то мог желать ей зла. Она не жила с ними. Снимала квартиру на Линкольнс-Инн-Филдс. Они не видели ее с позапрошлого воскресенья.

Он закряхтел:

– Так-так. По крайней мере, часть дела ясна. Ее ограбили, и, вероятно, поэтому убили. Наверняка на ней были другие ценные вещи. – Он замолчал и уставился на меня. У меня было чувство, что он меня испытывал, хотя я не понимал зачем. – Что ж, – сказал он, – вполне ясно. Тайный любовник. И если нам удастся его поймать, мы узнаем, что он убил ее и ограбил. Неприятная история.

– Значит, лорд Арлингтон полагает, что ее убийство – частное преступление? И что оно никак не связано с государственными делами, как он сначала опасался?

– Какое вам дело до того, что полагает лорд, Марвуд? Что касается вас, вы должны помнить, что смерть этой несчастной женщины покроет позором ее семью и друзей. Не сомневаюсь, что коронер разберется с этим так, как сочтет нужным. Что касается нас, мы должны приложить все силы, чтобы не допустить появления неподобающих листовок и баллад на эту тему. Вы должны докладывать, если вам встретятся подобные. Я скажу милорду, что мы строго накажем злоумышленников.

Все, что печаталось в стране, подвергалось цензуре. Мы оба знали, что выследить злоумышленников и применить к ним законные меры часто бывало невозможно, особенно если речь шла о балладах и листовках. Тем не менее это был важный приказ.

– Разумеется, если найдете дополнительные факты, связанные с убийством, – продолжил он, – позаботьтесь доложить в первую очередь мне. Никому ничего не рассказывайте.

Я поклонился.

– Хватит об этом. Принесите письма на подпись.

Уильямсон махнул рукой, давая понять, что я свободен. Теперь мне были ясны две вещи: он хотел единолично контролировать любые дополнительные сведения об убийстве, которые я мог собрать; и его больше заботило, чтобы слухи об убийстве не распространялись, чем чтобы убийца оказался на виселице.

Это означало, что кто-то, пользующийся значительным влиянием, надавил на Уильямсона в течение нескольких часов после того, как мы гуляли с ним в Сент-Джеймсском парке. И я не мог не задаться вопросом, не был ли этим человеком Уильям Чиффинч, личный секретарь короля.

– Вы прекрасно выглядите сегодня, любовь моя. Я мог бы утонуть в ваших глазах.

– Вам нравится надо мной насмехаться. – Джемайма улыбнулась ему. Ей хотелось верить в его любовь, но она не была в ней уверена. – Вы испорченный человек, сэр, в самом деле.

– Правда, я грешник, – сказал Филип. – Но только вы можете дать мне прощенье.

Он поднял бокал и молча выпил в ее честь. Лимбери ужинали в гостиной. Они сидели за столом, придвинутым к камину. Кожа Джемаймы блестела – Мэри искупала ее днем, натерла ароматическими маслами и причесала волосы особенно тщательно.

Филип с интересом расспрашивал ее об этом и заставил покраснеть, предложив как-нибудь помыться вместе, не упуская самых интимных мест.

– Или еще лучше, – сказал он, наклоняясь к ней, – построим ванну из каменной глыбы, такую широкую, чтобы лежать рядом и ублажать друг друга, как это делают рыбы.

– Да, но сколько это будет стоить, сэр… – возразила она, еще больше краснея.

– Что значат деньги в сравнении с любовью? Кроме того…

Она знала, что он хочет сказать. «Кроме того, однажды твой отец умрет, поместье достанется нам, и мы сможем позволить себе ванну размером с мельничный пруд, если захотим, и наполним ее молоком с медом».

– Это напомнило мне… – продолжил он. – Помните серьги, о которых мы вчера говорили?

Радость ушла, как она и боялась.

– Которые подарил отец?

– Да. Вы предложили мне их продать или заложить, чтобы помочь в нашем предприятии в Драгон-Ярде.

– Это вы посоветовали так сделать, сэр, – резко сказала она. – Я не предлагала.

Он улыбнулся, вполне искренно:

– И вы были так добры, что согласились, по мягкости вашего сердца. Я знаю, любовь моя. Это может показаться… Чем? Жадностью? Черствостью? – Лицо Филипа было таким открытым, таким честным – никто и помыслить бы не мог, что он