Эти женщины поражали его своей духовной силой, наэлектризованностью сияющей энергии. Они казались ему Россией. Один раз он тоже чувствовал нечто, сходное с этим восхищением женщиной, когда довелось ему столкнуться с матерью. В ту страшную ночь отцеубийства.
Он ведь тогда ничего не желал знать. И даже известие страшное о смерти отца поручил передать Палену, – матушка еще ничего не знала, хотя и слышала страшный шум во дворце…
Она подскочила к Палену и, отталкивая его, рвалась к телу мужа.
– Немедленно проведите меня к нему, – громким голосом приказывала она.
– К сожалению, ваше величество, это невозможно…
– Как это невозможно, чтобы жене отказывали увидеть умершего мужа? – гневно кричала она. Все толкала и рвала мундир на генерале. А генерал невозмутимо передавал его собственный приказ матери – вернуться в старый дворец, оставив Михайловский.
И тут она вконец вызверилась – как это сын приказывает матери?
– Я прошу вас от имени императора проследовать в Зимний дворец.
– Кто это тут называет его императором? – вскинулась она. – Никогда его не признаю.
А затем повелительным тоном произнесла:
– Немедленно отведите меня к мужу!
К ней бросилась Елизавета, заговорила тихо, увещевательно, что, мол, повиноваться должно. Свекровь гневно обернулась к его жене и желчно так произнесла:
– Вам так хочется повиноваться, вот вы и повинуйтесь, но не я…
А потом прорвалась к нему все же, устроила сущий допрос и, поставив его на колени перед образом Богородицы, заставила поклясться в том, что не виновен в отцовом убийстве…
Значит, и ей он солгал, солгал подло, – он знал все, хотя и не предполагал, что время его обагрится кровью отца.
А матушка так и не успокоилась до тех пор, пока не заставила его наказать всех убийц мужа – ссылка, Сибирь, действующая армия, крепость. И вот теперь он идет и их путем мученическим тоже…
Они приехали.
Читинская долина поражала взгляд своей растительностью – нигде больше не видели декабристы таких цветов, изумительных по красоте оттенков, бесконечное разнообразие лилий украшало долину и превращало ее в настоящий цветник.
Но жители Читы при таком изобилии жили бедно, как все заводские крестьяне Сибири, – сеяли лишь хлеб да незамысловатые овощи, которые поспевали в пять недель – с июня, когда прекращались ночные заморозки, и до половины июля, когда уже начинались осенние морозы.
Промышляли здесь выжиганием угля, да ловили рыбу в озере и реках.
Был тут небольшой хлебный магазин, который содержал купец Смольянинов. Был просторный комендантский домик, по крыше которого развевался имперский флаг. Были вдали горы, черная полоска на горизонте – таежные леса. И больше ничего.
Долгий марш через всю страну измотал их всех. Женщины выглядели ненамного лучше своих мужей, и Катенька Трубецкая задумчиво протянула, глядя на серебристую воду речки Читы:
– Сестренки, неужто мы предстанем перед комендантом в таком виде? Хоть мы и многое уже потеряли, мы все-таки все еще женщины.
И пока их мужей переправляли через реку, женщины разбили маленький лагерь на берегу. Они стирали платья, несколько горничных, оставшихся с ними после Иркутска, подстригали им волосы. И когда колонна тарантасов въехала в город, в них сидели дамы, выехавшие прогуляться по Невскому, элегантные и нарядные.
Буряты и солдаты с открытыми от удивления ртами мотали головами, боясь поверить в то, что они не спят. И пока арестантов заводили в острог, колонна женских экипажей замерла перед крыльцом комендантского домика. Полковник Лобанов в этот самый момент пытался заранее подготовить коменданта к тому, что его ожидает. Но когда генерал Артем Кузьмич Шеин вышел встречать новоприбывших, у него перехватило дыхание.
– Такого Сибирь уж точно еще не видывала, – шепнул генерал Лобанову. – Они и в самом деле собрались в Нерчинск?
– Это их единственная цель.
– Да ни ж там увянут, как цветы без воды.
– Эти? Нет! Они уже пережили этап до Читы, они выдержат, – Лобанов рассеянно похлопал себя по бокам в поисках трубки. – Дорогой вы мой Артем Кузьмич, говорят же, что любви никакие преграды нипочем. Их любви уж точно.
И хотя коменданту было страшно стыдно за свою Читу, нищее гнездышко на самом краю света, генерал Шеин решил устроить в тот вечер маленький праздник в честь своих гостей.
Ели копченую рыбу, пироги и огуречный мед, засахаренные фрукты. И лобановские опасения, что может повториться история с иркутским приемом, не оправдались. Сегодня дамы были более дружелюбны, они с довольным видом ели все, что им подавали, и не спрашивали, подадут ли их мужьям взбитые сливки на десерт.
И еще была одна радость. Посреди ужина Шеин вытащил из кармана аккуратно сложенную бумагу, поцеловал ее торжественно, а затем зачитал женщинам, что государь император дозволил ему, коменданту Читинских и Нерчинских рудников, снять железа с тех государственных преступников, которых он найдет того достойными.
Прочитав бумагу, комендант оглядел всех сияющими от радости глазами и заявил, что находит всех декабристов достойными монаршей милости.
Они тогда не проронили ни слова, зато оставшись одни, дали волю своим эмоциям.
– Вот милость так милость! – воскликнула Мария Волконская.
– Лишнее доказательство того, что мы в самом деле достигли самого края земли! – Ниночка вглядывалась в ночную темень за окном. Вдали выли волки, ветер гнал пыль по улицам. – Здесь железа не нужны. Отсюда в Европу не возвращаются.
Им удалось разузнать еще кое-что. Нерчинск, цель всех их устремлений, был разбит на две части – рудники с острогом арестантов и деревню. В то время, как арестанты жили за высоким деревянным палисадом, деревенские перемещались совершенно свободно. Возможно, что им удастся видеть заключенных в острог каждый день. Нерчинск – конечная станция жизни. В этом было что-то зловеще-великолепное.
И женщины начали скупать все в лавках Читы. Только сейчас Ниночка до конца поняла, как здорово иметь много денег. Граф Кошин сделал своей дочери самый лучший свадебный подарок. Не было ничего, чего бы нельзя было достать в Чите за деньги.
Генерал Шеин не мог помешать нашествию жен декабристов на купеческие лавки, он лишь спрашивал в волнении, как они все это собираются везти в Нерчинск. Лобанов же легкомысленно отмахивался.
– Уж довезут, Артем Кузьмич. Да еще и три сотни бурятов в носильщики прихватят… эти бабы ни перед чем не остановятся.
В самом конце мая 1827 года из Иркутска прибыл покрытый с головы до ног пылью курьер. Он почти падал с лошади от усталости.
– Курьер императора, – сказал генерал Шеин Лобанову в тот вечер. – Николай Борисович, приведите наших дам ко мне… на чашечку чая.
– Плохие новости? – вмиг догадался Лобанов. – Чего еще царю надобно?
– У меня приказ зачитать это письмо в присутствии дам. Возможно, его послание касается и вас.
Через час женщины, принаряженные как на светском рауте в петербургских салонах, сидели в просторной столовой генерала и ждали. Генеральские ординарцы разливали чай, в углу играли на балалайках четыре солдатика.
Наконец-то, в столовой в сопровождении трех офицеров появился генерал Шеин. Он оглядел нарядных дам и устало прикрыл глаза.
– Сударыни, – огорченно промолвил генерал. – Государь наш – вездесущ, вот и сейчас он встал меж нами. Мой долг кое-что сообщить вам. Эту бумагу курьер его императорского величества доставил только что. Я прошу вас, сударыни, сохранить вашу достойную восхищения выдержку, кою вы являли нам до сих пор.
Мертвая тишина воцарилась в просторном зале.
Генерал Шеин с видимым трудом развернул письмо на гербовой бумаге. Княгиня Трубецкая, сидевшая ближе всех к нему, увидела ярко-алую печать царя.
– Это не обман, – прошептала она сидевшим рядом с ней Ниночке и Александре Григорьевне Муравьевой. – Это – действительно письмо из Петербурга.
Петербург… как же далек он теперь от них! На другом конце света, оставив по себе лишь воспоминания по дням счастливой юности. Широкие улицы, великолепные дворцы и парки, Нева, каналы, острова и бухты, площади и сады, фонтаны и мосты – Северная Венеция, где ты?
