Я осмелился наконец поднять на нее глаза. Если бы она увидела мольбу и скорбь, отразившиеся в них, я думаю, что она бы поняла, насколько несправедливыми по отношению ко мне были ее слова, но она даже не взглянула на меня. Одна-единственная фраза объяснила бы ей все мои поступки и представила их в совершенно ином свете, но я не решился произнести ее. Я молча повернулся и ушел, и, думается мне, это было лучшее, что я мог сделать тогда.
Несмотря на отставку, данную мне мадонной Паолой, я никуда не уехал из Пезаро. Однако вовсе не потому, что опасался противодействия со стороны синьора Филиппо, который, в отличие от своей сестры, после недавних разоблачений проникся ко мне еще большим уважением и не захотел бы отпускать меня. Да я и не помышлял об отъезде. Я не терял надежды, что отношение мадонны Паолы ко мне изменится, или же мне представится возможность помешать семейству Борджа осуществить свои матримониальные планы. Эпиталама была напрочь забыта, и я проводил все свои дни, изобретая способы — один фантастичнее другого — спасения мадонны Паолы, которые, по зрелом размышлении, я решительно отвергал.
Так минуло более полутора месяцев, и за это время она ни разу не заговаривала со мной. Нас частенько навещал губернатор Чезены, и нетрудно было догадаться, чем Пезаро притягивал его. Он всегда бывал внимателен и учтив с мадонной, и я начал опасаться, что она может согласиться прибегнуть к помощи, которую он однажды обещал ей. К счастью, мои опасения оказались напрасными, поскольку ее отвращение к нему становилось все более очевидным, и как-то раз — это было в самом начале декабря — я случайно подслушал несколько фраз, которые окончательно успокоили меня на этот счет.
— Мадонна, — услышал я его слова, — вы можете пожалеть о таком обращении с Рамиро дель Орка.
— Если вы не умерите свою настойчивость, мессер, — ледяным тоном ответила она, — я расскажу о вашем одиозном сватовстве вашему господину, Чезаре Борджа.
Они, должно быть, услышали звуки моих шагов и замолчали, и когда я проходил мимо них, глаза Рамиро сверкали злобой, как у загнанного в клетку зверя. Я с удовлетворением подумал, что теперь-то Рамиро не отважится остаться в Пезаро, но я ошибся. Он никуда не уехал, и на следующий день, в воскресенье вечером, мы все вместе ужинали в банкетном зале.
Во вторник или в среду ожидалось прибытие Чезаре Борджа и его кузена Игнасио, и разговор, конечно же, шел только об этом. Синьор Филиппо был в превосходном настроении, как и большинство присутствовавших за столом. Одна мадонна Паола сидела с потухшим взором, бледная и печальная, и темные круги под ее глазами ничуть не украшали ее. Мне было искренне жаль ее, но чем я мог ей по мочь?
Рамиро объявил, что завтра утром покидает Пезаро, и предложил всем выпить за здоровье прекрасной синьоры Сантафьор, которая вскоре станет супругой доблестного и благородного Игнасио Борджа. Такой тост невозможно было отклонить, не нарушая правил приличия; мадонна Паола даже улыбнулась в ответ, беря в руку поднесенный ей прекрасный золотой кубок, полный вина, и вряд ли кто, кроме меня, догадывался, каких сил ей это стоило. Мы выпили, и если бы в тот момент я случайно не скосил глаза, от моего внимания ускользнула бы странная, жестокая улыбка, исказившая черты лица Рамиро дель Орка. Я тут же забыл об этом, но очень скоро мне пришлось вспомнить о гримасе мессера Рамиро.
На другое утро, выходя из своей комнаты, я столкнулся с бледным как мел сенешалем дворца.
— Вы слышали, мессер Ладдзаро? — вместо приветствия вскричал он дрожащим голосом.
— О чем? — спросил я, невольно отшатнувшись от него.
— Мадонна Паола умерла, — всхлипнув, сказал он.
— Умерла? — чуть слышно прошептал я и медленно наклонился к самому его лицу. — Что за чушь вы несете?
— Вы как будто не хотите услышать меня, — почти простонал он. — Vergine Santissima![72] Можно ли поверить, что мадонна Паола, ангел Господень во плоти, лежит сейчас бездыханная и неподвижная? Увы, такой ее нашли сегодня утром.
— О Боже! — вскричал я.
Я сломя голову ринулся вниз по лестнице и ворвался прямо в апартаменты мадонны Паолы. Там, в прихожей, уже собралась целая толпа притихших и бледных обитателей Палаццо Сфорца, да и я сам, вероятно, выглядел не лучше их. Кто-то схватил меня за рукав. Я резко обернулся и увидел перед собой синьора Филиппо, от былой жеманности которого не осталось и следа. Рядом с ним стоял серьезный седобородый синьор в темном платье, по виду доктор.
— Произошло нечто страшное и загадочное, мой друг, — вполголоса произнес Филиппо.
— Это правда, неужели это правда, синьор? — в отчаянии вскричал я, чем привлек к себе всеобщее внимание.
— Я вижу, вы тоже потрясены случившимся, — вздохнул он. — Dio Santo![73] Она уже холодна как лед. Я только что был у нее. Идите сюда, Ладдзаро.
С этими словами он потянул меня прочь от толпы, в соседнюю комнату, служившую мадонне Паоле молельней. Вместе с нами пошел и врач.
— Наш уважаемый доктор подозревает, что она была отравлена, — сказал синьор Филиппо, прикрыв за собой дверь.
— Отравлена? — переспросил я. — О Господи! Но кем? Ведь ее все так любили. Любой дворянин Пезаро, достойный своего титула, с радостью отдал бы за нее свою жизнь. Кто мог совершить такое поистине чудовищное злодеяние?
И тут я вспомнил о Рамиро дель Орка и о зловещей улыбке, появившейся у него на лице, когда мадонна Паола пила свой бокал.
— Где губернатор Чезены? — вскричал я.
Во взгляде синьора Филиппо промелькнуло удивление.
— Он уехал сегодня утром. Но почему вы спрашиваете о нем?
Я рассказал ему о том, что видел вчера за столом, и как оказался невольным свидетелем разговора мадонны Паолы и Рамиро, угрожавшего отомстить за свои отвергнутые ухаживания. Филиппо внимательно выслушал меня, но когда я закончил, с сомнением покачал головой.
— Даже если все обстоит так, как вы говорите, зачем ему столь бессмысленное убийство? — с недальновидной самоуверенностью спросил он, словно для злонамеренного человека ревность — недостаточный повод уничтожить то, что не может ему принадлежать. — Нет и еще раз нет; вы сами не понимаете, что говорите. Я думаю, что потрясение, которое вы сегодня испытали, узнав о кончине мадонны, заставило вас превратно истолковать его взгляд. Да и все мы, скорее всего, глядели на нее в тот момент.
— Возможно, но не с таким выражением, — не уступал я.
— Вы думаете, что он сам подсыпал яд в ее бокал? — серьезно спросил доктор.
