— Никак пугаешь?
— Вот и выдумает же человек, — вдруг рассердившись на себя, сказал Семен. — Ей про дело, а она... Хочешь, я сам поговорю с комиссаром Кобзиным? Так прямо и скажу: Надя, мол, Корнеева просится к нам в отряд.
— Не надо, — поспешила отказаться Надя.
— Ну, как знаешь. Только на меня не обижайся.
С лица Нади сбежала улыбка, оно стало немного грустным, а глаза потеплели и смотрели на Семена с добротой и лаской, и была еще в них просьба не сердиться на нее, потому что она перед ним ни в чем не виновата.
— За что же мне на тебя обижаться? Эх, Семен, Семен. Я ведь все понимаю.
Семен повесил винтовку на плечо.
— Ну, ладно... Надо идти, — сказал он, торопливо напяливая шапку. — Скажу Кобзину, что дом пустует.
— Подожди! А обед?! У меня же все готово! Вот дура-то, увидела, обрадовалась, и из головы вон.
Но Семен отказался: комиссар ждет! Все равно сегодня он еще наведается.
— Не позабудь студента накормить, — уходя, напомнил Семен.
Глаза девятнадцатая
Надя прислушалась — за дверью тихо. Кажется, студент заснул. Пусть поспит, сон вреда не приносит. Она хотела уйти, но передумала. Все-таки надо предложить ему поесть. Она осторожно, одним пальцем, стукнула. За дверью послышался негромкий голос. Она вошла.
Обручев лежал, приподнявшись на локте. Увидев Надю, он поспешно сел и принялся торопливо извиняться. На вопрос, как самочувствие, он сказал, что ему лучше, поблагодарил.
— А как голова? Не болит?
— Спасибо. Боли нет. Какая-то противная тяжесть, но ничего, все пройдет. — Он смущенно взглянул на нее. — Извините меня, все так нелепо получилось... Даже неловко перед вами.
— Ну, что вы? Пожалуйста, не беспокойтесь.
Слегка пошатываясь, он подошел к ней, осторожно взял ее руку и поднес к губам.
Надя отдернула ее.
— Зачем вы?
— Извините! — Он неловко поклонился. — И прошу отпустить меня.
— Вы куда-нибудь торопитесь? — спросила Надя.
Он ответил, что торопиться ему некуда. Просто не хочет злоупотреблять добротой и гостеприимством хозяйки. Он сам не любит назойливых и бесцеремонных.
— А у вас что, здесь живут родственники? Знакомые? — поинтересовалась Надя.
Он невесело улыбнулся.
— К сожалению, ни тех, ни других.
— Куда же вы собираетесь? — не скрывая удивления, спросила Надя. — Только не подумайте, что я из простого любопытства — вы ведь нездоровы.
— Нет, нет, пожалуйста, я ничего дурного, наоборот... Видите ли, я сам еще не знаю, куда направлюсь, — он в раздумье пожал плечами. — Вчера зашел в номера господина Коробкова, но охрана меня не пустила. А сегодня, думаю, возможно, и удастся. Белые-то ушли!
Надя только сейчас обратила внимание на одежду студента: и форменная куртка и такие же брюки — все было изрядно заношено и потрепано, а на коленке у правой штанины — небольшая овальная заплата. На ногах разбитые башмаки. Видно, не из богатых. А еще говорит о номерах — интересно, за какие такие коврижки он смог бы снять номер?! Скорее всего, насчет номеров он все выдумал, на свете нет таких людей, которым приятно хвалиться своей бедностью. Говорит, вчера пытался зайти в гостиницу Коробкова, значит, уже вчера был в городе... Где же он ночевал?
— Да вы садитесь, пожалуйста, — пригласила Надя.
Он сел и, взглянув на свои бесформенные башмаки, поспешно убрал ноги под стул.
Надя заметила это движение. Стесняется!
— В номерах, как я слышала, дорого, прямо-таки шкуру дерут. Если вам и вправду некуда, то живите пока у нас. Места хватит.
Обручев еще раз поблагодарил и сказал, что, если можно и он не будет в тягость, то останется на самое короткое время. Вообще-то он не собирается надолго задерживаться в Южноуральске.
Надя спросила, когда он сюда приехал.
— Два дня назад, — ответил Обручев. — Контрразведчики высадили всех пассажиров, а состав забрали для своих нужд. Мне же надо ехать в форт Ак-булак. По-киргизски это, кажется, «белая вода» или же «белая река». Слышали о таком?
— Слышала.
— Это далеко в степи. Там жил мой отец — земский врач. Но вот сообщили о смерти старика. И я поехал. Зачем? И сам хорошо не знаю. Тоска. Я очень любил отца. И даже не могу себе представить, что больше не увижу его... Страшная штука смерть. Вообще о ней человек не думает, пока не коснется беда.
И без того невеселые глаза гостя стали совсем грустными. Хотя он старался говорить сдержанно и спокойно, Надя не могла не заметить в его голосе плохо скрытого волнения.
Обручев спросил о Семене:
— Где тот славный парень, который привел меня сюда? Хотелось бы повидать его, пожать ему руку.
Он сделал вид, что обрадовался, когда узнал, что Семен Маликов скоро вернется вместе с комиссаром. Возможно, в доме разместится штаб красных. На последнее обстоятельство гость не обратил внимания. Он поинтересовался, чей это дом и кто живет в нем.
Выслушав короткую исповедь Обручева, Надя в немногих словах рассказала о Стрюковых, о себе. Обручев понял, что старушка, встреченная им в ночь приезда, доводится ей бабушкой и что она уехала с хозяевами. Он облегченно вздохнул — значит, Никакая опасность ему пока не грозит.
С первых же слов, как только Надя стала рассказывать о хозяевах, Обручев почувствовал к ней глубокую неприязнь. Было ясно, что она недобро, враждебно относится и к самому Стрюкову и к Ирине, и он удивился: как же все-таки могло служиться, что в доме этого миллионера живут и служат ему люди, откровенно ненавидящие его?
А собственно, какое ему Дело до того, кто и как относится к Стрюкову? Конечно, было бы несравненно лучше, если бы в доме нашелся человек, преданный хозяину, с которым при крайней необходимости можно была бы вступить в контакт. Но хорошо и то, что впервые ему, Обручеву, пришлось играть свою роль перед девчонкой, а не перед комиссаром Кобзиным. О Кобзине же у полковника Рубасова хотя и говорили с ненавистью, но не скрывали, что это серьезный и опасный противник. Вот почему и подослали сюда «студента Сергея Шестакова».
А Надя от слова до слова поверила всему, что рассказал студент, поразилась его удивительной скромности, непонятной застенчивости. Ведь он только что показал свою смелость, дерзкую решительность, на которую способен далеко не каждый. И глаза его понравились Наде — голубые-голубые и грустные. Не удивительно, конечно, что он грустный: потерять отца, даже не простившись с ним, — двойное горе. Ведь и у нее было такое же горе: ушел отец на фронт и не вернулся. Это случилось несколько лет назад, но и до сих пор у Нади щемит сердце, когда вспомнит тот горький и тяжкий день. А у студента беда совсем свежа.
