— Так пастор Смит живет в этом доме? — спросил я, побледнев.
— Да, сударь, — подтвердил ризничий. — Это собственность его жены, и пастор поселился там после женитьбы.
— И у пастора Смита есть дочь? — спросил я не без колебаний.
— Да, господин.
— Блондинка… лет восемнадцати-девятнадцати?
— Это так… Святая девушка, скажу я вам!
— О Боже мой! — прошептал я, покачнувшись.
— Что с вами, господин пастор? — встревожился мой провожатый. — Похоже, вам стало плохо.
— Ничего… Просто потемнело в глазах, — поспешно ответил я. — Пойдемте!
И я сам сделал шаг к домику и протянул руку к дверному молотку.
Но в этот миг дверь открылась и я увидел улыбающееся лицо достойного г-на Смита.
— Прекрасно! — воскликнул он. — Вот и вы! Быть точным — это замечательно… Но что с вами? Сдается мне, вы побледнели и дрожите.
Я успокоил его улыбкой и пожатием руки, ибо боялся, что стоит мне заговорить, как мой срывающийся голос выдаст мои чувства.
Мой провожатый ответил за меня:
— Ах, не знаю, по правде, что это произошло с господином пастором в двадцати шагах отсюда: он вдруг побледнел, и можно было подумать, что ему стало плохо.
— Как! Стало плохо?! — вскричала г-жа Смит, появившаяся за спиной супруга. — Смит, иди-ка скорей в аптеку, купи мелиссовой настойки, настойки на померанцевом цвету и сахара, а я пока провожу господина Бемрода в гостиную… Ну, иди же! Иди же!
Я хотел остановить г-жу Смит, но это было невозможно: она подтолкнула мужа одной рукой, а другой взяла меня и повлекла в дом.
В гостиной она усадила меня в кресло и открыла окно в сад, чтобы я мог дышать свежим воздухом.
Делая все это, она беспрестанно говорила, расспрашивала меня, сама отвечала на свои вопросы, задавала новые и тоже сама отвечала на них.
Пастор вернулся через пять минут, держа в руке пузырек с приготовленной микстурой.
Госпоже Смит хватило этих пяти минут, чтобы сообщить мне, что ее мужу уже пятьдесят два года, а ей всего тридцать девять, что у нее есть дочь, которой нет еще и девятнадцати лет, что эта дочь хороша собой, что она поет, играет на клавесине, рисует и благодаря своему счастливому характеру еще в большей мере, чем своей красоте и своим дарованиям, непременно составит счастье будущему супругу.
На этой последней фразе своей жены в гостиную вошел г-н Смит, и я заметил, что он пожал плечами, тем самым давая понять, что подобная похвала всегда подозрительна в устах матери.
И правда, как бы я ни был заранее расположен к моей прекрасной незнакомке, я предпочел бы, чтобы г-жа Смит ничего не говорила о ней и позволила мне самому оценить столь восхваляемое ею совершенство.
Как ни пытался я уверить г-жу Смит, что дурнота у меня прошла, если только это была дурнота, она заставила меня выпить стакан воды, приготовленной ее супругом.
— Ну вот!.. Теперь наш дорогой сосед господин Бемрод полностью пришел в себя, — заявила она. — Ведь теперь вы не чувствуете недомогания, не так ли, господин Бемрод?
Я кивком подтвердил, что чувствую себя превосходно.
— Прекрасно! Пора представить гостю нашу дорогую Дженни, не правда ли, друг мой? — продолжала г-жа Смит.
— Но, моя хорошая, — заметил г-н Смит, — наша дорогая Дженни и сама прекрасно представится… Мне кажется, ты придаешь девочке больше значения, чем она того заслуживает.
— Как это — больше значения, чем она того заслуживает?! Как это — девочка?! — возмутилась г-жа Смит. — Дженни уже взрослая, ей девятнадцать, мой дорогой господин Бемрод, и она уже отказалась от очень хороших партий, можете мне поверить.
— И я вам верю, моя дорогая госпожа Смит, — сказал я, улыбаясь.
— Тише, тише! — попросила она. — Ведь я уже вижу мою дорогую дочку, а она так хорошо воспитана, что краснеет от одного только слова «замужество», произнесенного в ее присутствии!.. Иди же к нам, дитя мое, иди!
И тут в зал вошла мисс Дженни Смит, хотя вернее было бы сказать, что ее ввела мать.
Я ожидал увидеть мою незнакомку в большой соломенной шляпке, украшенной васильками, увидеть ее золотые волосы, ее розовые щечки, ее белое платье и голубой пояс, стягивающий стан, гибкий как тростник.
Ничего подобного: вошедшая девушка была гладко причесана, на щеках ее лежали белила и румяна, на ней было вышитое платье из полосатого шелка, нижняя часть ее стана была словно зажата в тиски, а вся остальная часть ее фигуры терялась в огромных фижмах.
Тем не менее передо мной стояло весьма очаровательное создание, наряженное по последнему слову моды, тут спорить не приходилось, но — увы! — это была уже не та незнакомка, которую я видел из моего окна.
Из всего того, чем я в ней любовался, теми же остались только ее прекрасные глаза: прекрасные голубые глаза — это было единственное, чего искусству никак не удалось испортить.
— Ах, Боже мой! — воскликнул г-н Смит, взглянув на дочь. — Да кто же это так тебя вырядил, моя бедная дорогая Дженни?
— Кто ее так вырядил?! — воскликнула г-жа Смит. — Да я!
— Господи Иисусе! — воскликнул пастор. — По какому же это поводу, дорогая женушка?
— Да по тому поводу, что это модно.
— Да что делать моде с такими бедными деревенскими жителями, как мы с тобой, дорогая моя Августа?! Мода хороша для горожан и вельмож из родовых замков…
— Мой дорогой господин Смит, занимайтесь лучше вашими проповедями — у вас они получаются очень красноречивыми, хотя говорят, что господин Бемрод сочиняет их еще лучше, чем вы, а нам уж позвольте заниматься своими туалетами.
— Что ж, занимайтесь своими туалетами; но, во имя Неба, не уродуйте ваши фигуры и ваши лица! Ах, бедная моя Дженни, — продолжал пастор, — как же тебе должно быть не по себе в подобном корсете, тебе, привыкшей чувствовать себя свободно, как пчелка или птичка! Наверное, ты сама видишь, как ты некрасива под подобной маской, ты, которая не пользовалась никакими притираниями, кроме майской росы!
— Учтите, мой дорогой господин Смит, — не сдавалась жена пастора, раздраженная насмешливыми замечаниями своего супруга, — учтите, что благодаря нашей недавней поездке в Честерфилд Дженни сегодня носит как раз такой же наряд, в каком будет мисс Элизабет Роджерс в тот день, когда она, став супругой господина Стиффа, будет представлена господину графу и госпоже графине Олтон.
— Все это, дорогая моя, ни о чем мне не говорит, — продолжал добряк-пастор, начинавший выказывать признаки нетерпения. — Для чего это вдруг сегодня понадобилось так вырядиться нашей Дженни, которой вряд ли выпадет удача стать супругой господина управляющего Стиффа и которая вряд ли будет иметь честь быть представленной господину графу и госпоже графине Олтон?
