Он направил лошадь к левой стороне дороги, пропуская вперед вереницу навьюченных лошадей. Они везли овечьи шкуры на север.
— Если бы Господь не наказывал нас сурово, — продолжал Осферт, — что остановило бы грех?
— Я люблю грешить, — ответил я и кивнул всаднику, слуги которого вели навьюченных лошадей.
— Альфред жив? — спросил я его.
— Вряд ли, — ответил мужчина. Он перекрестился и кивком поблагодарил меня, когда я пожелал ему безопасной дороги.
Осферт нахмурился.
— Зачем ты привез меня сюда, господин? — спросил он.
— А почему нет?
— Ты мог бы взять Финана, но выбрал меня.
— Ты не хочешь увидеть отца?
Он помолчал, затем повернулся ко мне, и я увидел слезы в его глазах.
— Да, господин.
— Поэтому я и привез тебя сюда, — сказал я, и в этот самый момент мы свернули с дороги, и Винтанкестер остался позади нас, его новая церковь возвышалась над лабиринтом крыш.
Винтанкестер, конечно же, был главным из бургов Альфреда, защищенных от датчан. Он был окружен глубоким, местами затопленным рвом, за ним шел высокий земляной вал, увенчанный частоколом из дубовых стволов. Мало, что было хуже штурма подобного места.
Защитники, как и воины Хэстена в Бемфлеоте, обладают всеми преимуществами и могут метать оружие и камни в нападающих, которые вынуждены преодолевать препятствия и взбираться по лестницам, разрубаемым топорами. Бурги Альфреда обеспечивают Уэссексу безопасность.
Датчане могли и дальше разорять деревни, но все ценное окажется за стенами бурга, и датчане смогут только ездить вокруг этих стен и бросаться пустыми угрозами.
Самым надежным способом захватить бург было заставить гарнизон голодать, пока тот не капитулирует, но это могло занять несколько недель или даже месяцев, а в это время осаждающие становились уязвимы для отрядов из других крепостей.
Или бросить воинов на штурм стен и наблюдать, как они умирают во рву, а датчане всегда берегли людей. Бурги являлись слишком трудными для датчан крепостями, а Беббанбург, думаю, был потруднее любого бурга.
Северные ворота Винтанкестера были теперь из камня и охранялись дюжиной мужчин, перекрывающих открытую арку. Их начальник — небольшой седовласый мужчина с жестким взглядом, — увидев меня, взмахом руки приказал своим людям разойтись.
— Я Гримрик, господин, — представился он, явно ожидая, что я вспомню.
— Ты был под Бемфлеотом, — предположил я.
— Да, господин, — ответил он, довольный, что я его вспомнил.
— И устроил славную резню, — продолжил я, надеясь, что так и было.
— Мы показали ублюдкам, как дерутся саксы, правда, господин? — спросил он, скаля зубы. — Я без конца говорю этим неженкам, что вы знаете толк в сражениях! — он указал большим пальцем на своих людей, всех их забрали с ферм и из лавок для службы в гарнизоне бурга.
— У них еще молоко на губах не обсохло, господин, — сказал Гримрик.
Я дал ему монету, что вряд ли мог себе позволить, но от господина ждут именно этого.
— Купи им эля, — сказал я Гримрику.
— Обязательно, господин, — ответил он, — я знал, что вы приедете! Придется, конечно, сообщить им, что вы здесь, но я знал, что все будет хорошо.
— Хорошо? — спросил я, озадаченный его словами.
— Я знал, что так и будет, господин! — улыбнулся он, затем помахал нам вслед. Я направился в таверну «Два журавля», владелец которой знал меня. Он крикнул своим слугам присмотреть за нашими лошадьми, принес эль и выделил нам большую комнату в задней части таверны, где была чистая солома.
Владельцем был однорукий мужчина с настолько длинной бородой, что ее конец он заправлял за широкий кожаный пояс. Мужчину звали Синриком, он потерял левую руку, сражаясь за Альфреда, и держал таверну уже двадцать лет, он знал почти обо всем, что происходит в Винтанкестере.
— Правят церковники, — сказал он мне.
— Не Альфред?
— Бедный ублюдок смертельно болен. Чудо, что он еще жив.
— И Эдвард под каблуком у духовенства? — спросил я.
— Духовенства, — ответил Синрик, — своей матери и витана. Но он не так уж набожен, как они думают. Вы слышали о леди Эгвинн?
— Дочери епископа?
— Той самой, она была красоткой, видит Бог. Юная, а такая красивая.
— Она мертва?
— Умерла при родах.
Я уставился на него, в моей голове вертелись догадки.
— Ты уверен?
— Клянусь зубами Господа, я знаю женщину, принимавшую у нее роды! Эгвинн родила близнецов: мальчика назвали Этельстаном, девочку — Эадгит, но бедная мать умерла той же ночью.
— Отцом был Эдвард? — спросил я, и Синрик кивнул. — Два королевских бастарда, — мягко сказал я.
Синрик покачал головой.
— Разве они бастарды? — его голос понизился до шепота. — Эдвард утверждает, что женился на ней, его отец говорит, что брак был незаконным, и побеждает в споре. Они держали это в тайне! Бог тому свидетель, они хорошо заплатили повитухе.
— Дети выжили?
— Они в монастыре святого Хедды с леди Этельфлед.
Я уставился на огонь. Итак, безупречный наследник оказался таким же греховодником, как и все. И Альфред заметал следы этого греха, спрятав их в монастыре в надежде, что никто не заметит.
— Бедный Эдвард, — сказал я.
— Теперь он женится на леди Эльфлед, — произнес Синрик, — чему Альфред рад.
— И у него уже двое детей, — с удивлением сказал я. — Королевская кутерьма. Говоришь, Этельфлед в монастыре святого Хедды?
— Под замком, — ответил Синрик. Он знал о моей привязанности к Этельфлед, по его тону было понятно, что ее держали под замком от меня.
— Ее муж здесь?
— Во дворце Альфреда. Вся семья здесь, даже Этельволд.
— Этельволд!
— Приехал две недели назад, стеная и плача по дяде.
Этельволд был храбрее, чем я думал. Он заключил союз с датчанами, но набрался наглости, чтобы приехать ко двору умирающего дяди.
— Он все еще пьет? — спросил я.
— Об этом не знаю. Он здесь не появлялся. Говорят, он проводит время в молитвах, — насмешливо произнес он, и я рассмеялся.
— Мы все молимся, — печально сказал он, подразумевая, что всех беспокоило, что произойдет после смерти Альфреда.
— А монастырь? — спросил я. — Все еще управляется аббатисой Хильдегит?
— Она сама, как святая, господин. Да, она еще там.
Я повез Осферта в монастырь святого Хедды. Моросил мелкий дождь, делая улицы скользкими. Монастырь лежал на северной окраине города, рядом с земляным валом и высоким забором.
Единственная дорога к монастырю начиналась в конце длинного топкого проулка, который, как и в прошлый мой визит, был заполнен попрошайками, ожидавшими милостыню и еду, которую монахини раздавали утром и вечером.
