Внутри палаццо шло гораздо более изысканное празднество. Герцогиня почти не ела, пока на ней была надета серебряная маска — основательный ужин ждал ее в покоях. Но она могла пить и теперь, когда дневной фарс был окончен, с радостью наслаждалась вином.
Справа от нее сидел ремский посол, и много красного беллецианского вина понадобилось, чтобы разговорить его. Но это было ее единственной важной задачей на сегодняшний вечер — сделать так, чтобы он остался доволен, в силу личных причин. Наконец посол повернулся ко второму своему соседу, и Герцогиня могла свободно посмотреть влево.
Родольфо, элегантный в своем неизменном черном бархате, улыбнулся ей. И Герцогиня улыбнулась ему — под маской. Даже по прошествии всех этих лет его сухое ястребиное лицо всё ещё нравилось ей. И в этом году у неё была особая причина радоваться этому.
Родольфо как, всегда угадав её мысли, отсалютовал её бокалом вина.
— Еще один год, еще одно Венчание, — сказал он. — Я мог бы приревновать к морю. — Не беспокойся, — ответила Герцогиня, — ему никогда не сравниться с тобой по изменчивости и непредсказуемости.
— Возможно, я мог бы позавидовать твоим молодым гребцам, — настаивал на своем Родольфо.
— Единственным гребцом, который когда-либо что-либо значил для меня, был только ты, Родольфо.
Он усмехнулся:
— Значил так много, что ты даже не позволила мне стать одним из них, как бы мне этого ни хотелось.
— Стать мандольером — этого недостаточно для тебя. От тебя гораздо больше пользы в университете.
— Этого было достаточно для моих братьев, Сильвия, — ответил Родольфо, внезапно перестав улыбаться. Это был деликатный момент, и Герцогиня удивилась, что он заговорил об этом, особенно сегодня ночью.
Она даже не знала о существовании Родольфо, когда его братья, Эджидио и Фиорентино, пришли в Скуола Мандалиера[6]. По праву правительницы она выбрала их для обучения и по своему обыкновению — как самых красивых — сделала своими любовниками. Только когда младший из братьев пришел в Школу, сердце ее было задето. Она послала Родольфо в университет Падавии и, когда он вернулся, оборудовала для него лучшую в Талии лабораторию. И лишь после этого они стали любовниками.
Герцогиня потянулась и провела по тыльной стороне ладони Родольфо своими серебряными ноготками. Он взял ее руку и поцеловал.
— Я должен идти, Ваша Светлость, — сказал он, повысив голос. — Пришло время фейерверка.
Герцогиня наблюдала, как удаляется его высокая худая фигура. Если бы она была обычной женщиной, она, несомненно, постаралась бы уединиться с ним. Но она была Герцогиней Беллеции, поэтому поднялась — все поднялись вместе с ней — и пошла в одиночестве к стулу, стоявшему у окна, из которого открывался вид на площадь и море. Темно-синее, сливавшееся с морем небо было усыпано яркими звездами.
Сейчас она подаст знак ремскому послу Рональдо ди Киммичи, и он займет место подле нее. Но на секунду, стоя спиной к сенаторам и консулам, она сняла маску и провела рукой по уставшим глазам. Бросив взгляд на свое отражение в длинном окне, она осталась довольна: быть может, ее волосы уже не сами по себе оставались, темными и блестящими, но темные фиалковые глаза были настоящими, а бледная кожа практически не тронута морщинами. Она все еще выглядела моложе Родольфо, с его седыми волосами и легкой сутулостью, хотя и была старше его на пять лет.
* * *
Толпа на площади оживленно наслаждалась вином и прочими радостями трехдневного празднества. И беллецианцы и островитяне знали, как получить удовольствие. Сейчас все танцевали, взявшись за руки и образовав круги, и распевали непристойные песни, традиционно сопровождающие празднование Венчания с Морем. Приближался апогей вечера. Мандола Родольфо была замечена в устье Большого канала, возле плота, загроможденного ящиками и коробками, Все ждали, что Родольфо приготовит что-нибудь особенное к двадцать пятому Спозализио Герцогини — ее Серебряной Свадьбе, Они не были разочарованы. Представление началось с обычных огненных звездных фонтанов, римских свечей и колес Катерины. Лица беллецианцев на площади заливали зеленые, красные и золотые отсветы небесного представления и его отражения в водах канала. Сейчас никто не смотрел на палаццо и фигуру в серебряной маске, наблюдавшую за представлением из окна.
Арианна и братья тоже стояли на площади, зажатые в толпе.
— Держись поближе, Арианна, — предупредил ее Томмазо. — Мы не хотим, чтобы ты потерялась в этой давке. Держись за руку Анджело.
Арианна кивнула, но вот что она собиралась сделать, так это как раз потеряться. Она взялась за протянутую потемневшую от солнца и загрубевшую от моря руку Анджело и сжала ее изо всех сил.
У них будут огромные неприятности, если они вернутся в Торроне без нее.
После небольшого перерыва темно-синее небо вспыхнуло огненными, фигурами из арсенала Родольфо. Сначала огромный бронзовый бык ударил копытами в небе, затем разлились зеленые и голубые морские волны, из которых поднялся сверкающий змей. И наконец, крылатая лошадь, пролетела над ними и пропала в водах канала. В завершение серебряный овен поднялся из моря, взлетел над зрителями, разлетаясь на тысячи искр, и расворился в звездном небе.
Анджело выпустил руку сестры, чтобы присоединиться к овациям.
— В этом году синьор Родольфо превзошел самого себя, — сказал Томмазо, не переставая хлопать, — как ты думаешь, сестрица? — но когда он обернулся, ее уже не было.
Арианна тщательно разработала свой план. Ей придется остаться в Беллеции на ночь. Но день, следующий за Спозализио, был особым праздником города, и никому, кроме рожденных в Беллеции, не позволялось оставаться на острове. Все остальные жители лагуны — с Торроне, Мерлино и Бурлески — должны были отплыть на свои острова в полночь. Наказанием для тех, кто нарушит это правило и останется в Беллеции в Запретный день, была смерть, но никто на памяти живущих не рискнул сделать это.
Арианна не собиралась испытывать судьбу: она точно знала, где спрячется. В полночь колокола Санта-Маддалены снова зазвонят и к тому моменту, когда они замолчат, все не-беллецианцы — и островитяне и туристы — должны быть на своих лодках в море. Томмазо и Анджело придется ехать без нее. Но к тому моменту Арианна уже спрячется в безопасном месте.
Она проскользнула в собор, пока снаружи все продолжали кричать «О-о-о!», когда огни гасли, и «А- а-а!» — когда новые ракеты с шипением взлетали вверх. В Санта-Маддалене все еще сияли свечи, но было пусто, и никто не заметил девчонку, легко взбежавшую по ветхим крутым ступеням в музей. Это было ее любимое место в Беллеции.
