— А знаете ли, сударь мой, — спросил Латиль, поставив локти на стол и положив голову на сжатые кулаки, — знаете ли, что ваше предложение смахивает на убийство?
Незнакомец промолчал. Латиль покачал головой и, окончательно отодвинув кошелек, сказал:
— В таком случае мне не подходит ни служба у вас, ни дело, которое вы собираетесь мне поручить.
— Это на службе у господина д’Эпернона вы стали таким щепетильным, любезный друг? — спросил незнакомец.
— Нет, — ответил Латиль, — я покинул службу у господина д’Эпернона именно потому, что был щепетилен.
— Это и видно: вы не смогли поладить с Симонами.
(Симоны были у старого герцога д’Эпернона пыточных дел мастерами.)
— Симоны, — сказал Латиль с жестом крайнего презрения, — умеют только раздавать удары кнута, тогда как я раздаю удары шпаги.
— Хорошо, — произнес незнакомец, — я вижу, что надо удвоить сумму. Так и быть, я ассигную на эту прихоть две сотни пистолей.
— Нет, это не изменит моего решения. Я не парижский соглядатай; вы найдете людей нужной вам профессии возле Сен-Пьер-о-Бёф — там обычно собираются головорезы. А впрочем, какая для вас будет разница, если я применю не ваш, а свой способ и вызову его на дуэль? Главное, что я вас от него избавлю. Ведь вы хотите не встречать его больше на своем пути, так? Что ж, с того момента, как вы перестанете его встречать, можете считать себя удовлетворенным.
— Он не примет вашего вызова.
— Черт возьми, он очень разборчив! Латили де Компиньяки не ведут свой род от крестовых походов, как Роганы или Монморанси, это верно, но они принадлежат к достойному дворянству, и я, хоть младший в семье, считаю себя не менее благородным, чем старшие.
— Он не примет вызова, говорю вам.
— Тогда я отколочу его палкой так, что он больше никогда не сможет появиться в приличном обществе.
— Его нельзя отколотить палкой.
— Ого! Выходит, вы прогневались на самого господина кардинала.
Незнакомец, ничего не ответив, вынул из кармана два свертка луидоров по сто пистолей в каждом и положил их на стол рядом с кошельком; при этом движении его плащ распахнулся, и Латиль увидел, что у странного собеседника два горба — сзади и спереди.
— Триста пистолей, — сказал горбатый дворянин, — смогут успокоить вашу щепетильность и положить конец вашим возражениям?
Латиль покачал головой и вздохнул.
— У вас такие обольстительные манеры, сударь мой, — сказал он, — что трудно против них устоять. В самом деле, надо обладать сердцем тверже камня, чтобы видеть такого сеньора, как вы, в затруднении и не попытаться вместе с ним найти средство выйти из него. Давайте же искать, я ничего иного не желаю.
— Я не знаю другого средства, кроме этого, — ответил незнакомец, и еще два таких же свертка монет лег рядом с двумя первыми. — Но предупреждаю, — добавил он, — это предел моего воображения или моей власти: отказывайтесь или принимайте.
— Ах, искуситель, искуситель! — пробормотал Латиль, пододвигая к себе кошелек вместе с четырьмя свертками, — вы заставляете меня отступить от моих принципов и нарушить мои привычки.
— Полно, полно, — сказал его собеседник, — я был уверен, что мы в конце концов договоримся.
— Что поделаешь, у вас такие убедительные доводы, что им не воспротивишься. Теперь условимся о нашем деле: улица Вишневого сада, не так ли?
— Да.
— Сегодня вечером?
— Если возможно.
— Но хорошенько мне его опишите, чтобы я не ошибся.
— Без сомнения, я это сделаю. Впрочем, теперь, когда вы рассуждаете здраво, когда вы принадлежите мне, когда я вас купил, когда я вам заплатил…
— Минуточку; деньги пока еще не в моем кармане.
— Опять какие-то затруднения?
— Нет, исключения, exceptis excipiendis[3], как мы говорили в либурнском коллеже.
— Посмотрим твои исключения.
— Прежде всего: это не король и не господин кардинал.
— Ни тот ни другой.
— Не друг господина кардинала?
— Нет, скорее, наоборот, враг.
— А как он относится к королю?
— Безразлично; но, должен сказать, он весьма приятен королеве.
— Это не кардинал де Берюль?
— Нет, я же говорил, что ему двадцать три года.
— Понимаю: один из возлюбленных ее величества?
— Может быть. Список твоих исключений исчерпан?
— По правде говоря, да. Бедная королева! — произнес Латиль, протягивая руку к золоту и собираясь переложить его со стола в карман, — ей не везет; только что у нее убили герцога Бекингема.
— А теперь, — прервал горбатый дворянин (он, по-видимому, решил положить конец колебаниям Латиля: если тот отступится, то пусть лучше это произойдет здесь, в гостинице, а не на месте схватки), — а теперь у нее убьют графа де Море.
Латиль подпрыгнул на стуле.
— Как?! Графа де Море?
— Графа де Море, — повторил незнакомец, — кажется, вы не называли его среди ваших исключений?
— Антуана де Бурбона? — продолжал Латиль, уперев кулаки в стол.
— Да, Антуана де Бурбона.
— Сына нашего доброго короля Генриха?
— Бастарда, хотите вы сказать.
— Бастарды и есть истинные сыновья королей, принимая во внимание, что короли создают их не по обязанности, а по любви. Возьмите ваше золото, сударь, я никогда не подниму руку на члена королевского дома.
— Сын Жаклины де Бёй не принадлежит к королевскому дому.
— Он принадлежит к нему как сын Генриха Четвертого.
И тут Латиль встал, скрестил руки и, устремив грозный взгляд на незнакомца, спросил:
— А знаете ли вы, сударь, что я видел, как убили его отца?
— Вы?
— Я был на подножке кареты как паж господина герцога д’Эпернона. Убийце пришлось отстранить меня рукой, чтобы дотянуться до короля. Если бы не я, преступник, может быть, сумел бы спастись. Но когда он рванулся бежать, я вцепился в его камзол… и смотрите, смотрите… (Латиль показал иссеченные шрамами руки.) Это следы от ударов ножа, которыми он пытался заставить меня выпустить добычу. Кровь великого короля смешалась с моей, сударь; и именно ко мне вы приходите с предложением пролить кровь его сына! Я не Жак Клеман и не Равальяк, слышите? А вы, вы — негодяй; забирайте ваше золото и скорее убирайтесь, пока я не пригвоздил вас к стене как ядовитую гадину!
— Замолчи, сбир, — сказал незнакомец, отступая на шаг, — иначе я велю проткнуть тебе язык и зашить губы.
— Я не сбир, а вот ты убийца; и поскольку я не служу в полиции и не обязан тебя выслушивать, то, чтобы ты не отправился со своим гнусным предложением к кому-нибудь другому, кто может его принять, я сейчас уничтожу разом и твои махинации, и твою мерзкую скрюченную особу, а из твоего дрянного скелета, который ни на что другое не годится, сделаю пугало для воробьев. Защищайся, негодяй!
