«А, чтоб тебе! — с невольным восхищением подумал Димка. — Вот наяривает!» — И бегом пустился вниз.
На берегу он увидел невысокого худенького мальчугана, валявшегося возле брошенной на траву небольшой сумки. Заслышав шаги, тот повернулся, оборвал песню и посмотрел с опаской на направляющегося к нему Димку:
— Ты чего?
— Ничего… Так!
— А! — протянул вполне удовлетворенный мальчуган. — Драться не будешь?
— Чего?
— Драться, говорю, а то смотри, я даром что маленький, а так отошью!
Димка, больше чем кто-либо не имевший никакого желания драться, поспешил в этом уверить мальчугана и спросил его в свою очередь:
— Это ты пел?
— Я.
— А ты кто?
— Я — Жиган, — горделиво ответил тот. — Жиган из города, прозвище у меня такое.
Димка с размаху бросился на траву и, заметив, как тот испуганно отодвинулся сразу, ответил, усмехаясь:
— Барахло ты, а не Жиган, разве такие жиганы[2] бывают? А вот поёшь ты здорово…
Жиган хотел было сначала обидеться, но последняя фраза весьма польстила ему, и он самодовольно стал рассказывать Димке:
— Я, брат, всякие знаю. На станциях, по эшелонам завсегда пел. Все равно хуть красным, хуть петлюровцам, хуть кому… Если товарищам, скажем, тогда «Алеша-ша» или «Лазарет». Белым, так тут надо другое: «Раньше были денежки, были и бумажки», «Погибла Россия», ну, а потом «Яблочко». Его, конешно, на обе стороны можно, слова только переставлять нужно…
С минуту посидели молча.
— А ты зачем сюда пришел? — спросил с любопытством Димка.
— Крестная у меня тут, бабка Онуфриха, — такая стерва, ешь ее пес. Я пришел, думал отожраться малость, хоть с месяц. Куды там, насилу-насилу в дом-то пустила. «Чтобы, говорит, через неделю и духу твово тут не было. Какой ты мне, к черту, крестник!..»
И Жиган вздохнул искренне.
Димку с матерью и Топом Головень тоже все время грозился выгнать из дома, а потому он невольно почувствовал некоторую внутреннюю связь между собой и Жиганом и спросил участливо:
— А потом ты куда?
— Куда-нибудь, где лучше.
— А где?
— Кабы знал, тогда что… найтить надо.
Стало совсем темно, что-то плеснуло в воде негромко, и затихла речка снова.
— Рыба, — проговорил Жиган.
— Лягва, — отозвался Димка, — рыбы ни черта не осталось. В прошлый месяц солдаты всю бомбами поглушили. Во-о-о какие выплывали!.. У нас тогда двое щуку жарили… Вкусная!
Воспоминание о еде заставило обоих вспомнить о своих пустых желудках. Поднялись и пошли тропкой к огородам. У плетня остановились.
— Приходи завтра к утру на речку, Жиган, — предложил Димка.
— Приду.
— Раков по норьям ловить будем…
— Не врешь?..
— Ей-богу, право!
Весьма довольный Димка перескочил через плетень.
Тихонько пробрался на темный двор, где заметил сидящую на крыльце мать. Он подошел к ней и, осторожно дернув за рукав, сказал серьезно:
— Ты, мам, не ругайся. Я нарочно долго не шел, потому Головень меня здорово избил…
— Мало тебе еще, — ответила она, оборачиваясь.
Но Димка слышал все — слова обиды, и горечь, и участливое сожаление, но только не гнев…
— Мам, — заглянул он ей в глаза, — я жрать хочу как собака, и неужто ты мне ничего не оставила?..
* * *
Пришел как-то к заброшенным сараям Димка печальный-печальный.
— Убежим, Жиган! — предложил он после некоторого молчания. — Закатимся куда-нибудь отсюда подальше…
Жиган посмотрел на него удивленно и спросил недоверчиво.
— Тебя мать пустит?
— Ты дурак, Жиган! Когда убегают, тогда никого не спрашивают… Головень злой, как аспид… Из-за меня мамку гонит и Топа тоже…
— Какого Топа?
— Братишку меньшого… Топает он чудно, когда ходит, ну вот и прозвали… Да и так надоело дома.
— Убежим, — охваченный этой мыслью, оживленно заговорил Жиган. — Мне, брат, что не бежать? Хоть сейчас… По эшелонам собирать будем.
— Как собирать?
— А так, спою я что-нибудь, потом скажу: «Всем товарищам нижайшее почтенье, чтобы были вам не фронты, а одно наслаждение, получать хлеба по два фунта, табаку по три осьмушки, не попадаться на дороге ни пулемету, ни пушке». Тут, как зачнут смеяться, снять сей же момент шапку и сказать: «Граждане, будьте добры, оплатите детские труды»…
Димка удивился легкости и уверенности, с какой Жиган выбрасывал эти фразы, но самый способ существования ему не особенно понравился, и он высказал пожелание, что гораздо лучше бы вступить добровольцами в какой-нибудь отряд, организовать собственный, уйти в бандиты, в партизаны и вообще сделать что-нибудь такое… более современное. Жиган особенно не возражал, и даже наоборот, когда в течение дальнейшего разговора Димка благосклонно отозвался о красных, потому что они за революцию, он вспомнил, что служил раньше у красных.
Димка посмотрел на него уже с некоторым удивлением и сказал, что ничего и у зеленых, потому что гусей они жрут много. Дополнительно тут же выяснилось, что Жиган бывал и у зеленых, и получал регулярно свою порцию: по полгуся в день. Это заставило Димку проникнуться к нему невольным уважением, и он добавил, что все-таки лучше всего, пожалуй, у коричневых…
Но едва и тут начало что-то выясняться, как Димка обругал Жигана хвастуном и треплом, ибо всякому было хорошо известно, что коричневый — один из тех немногих цветов, под которым не было отрядов ни у революции, ни у контрреволюции, и ни у тех, кто между ними.
План побега разрабатывали долго и тщательно. Предложение Жигана утечь сейчас же, не заходя даже домой, было решительно отвергнуто.
— Перво-наперво жратвы надо хоть для начала захватить, — заявил Димка, — а то что же ты? Как из дома выйдешь, так сразу и по соседям? А потом спичек надо… хоть сколько-нибудь.
— Котелок бы хорошо… В нем всякую вещь мастерить можно. Картошки в поле натырил, вот тебе и обед!
Димка вспомнил, что Головень принес с собой хороший медный котелок. Его еще бабка начищала золой и, когда он заблестел, как праздничный самовар, спрятала в чулан.
— Свистнуть можно…
— Заперто… а ключ сроду с собой носит.
— Ничего! — уверенно проговорил Жиган. — Из-под всякого запора можно при случае. Повадка только нужна.
Решено было теперь же начать запасать понемногу провизию. И прятать по вечерам в солому у кирпичных сараев.
— Зачем у сараев? — неохотно спросил Жиган. — Можно еще куда-нибудь. А то рядом с мертвыми!
— А что тебе мертвые?
— Ничего, а все же… Знаешь историю про кузнеца Егора и про Парфена Косого?.. Нет. Ну так помалкивай. А я, как со спекулянтами ехал, под лавкой сидел и до самой точки все слышал. А была такая история. Показал мельник Парфен на Егора да еще на двоих, что они с партизанами путались… Повели их немцы вечером, да к ночи и постреляли, и пошли себе дальше, потому в одеже ихней не нуждались, — обмундировка на самих была справная… А Парфен сидит дома и думает: пошто мануфактуре пропадать, ежели что не очень испоганено, пригодиться по хозяйству может. Ждали, ждали дома бабы — не идет Парфен… А самим пойти — боязно… Под утро пошли с мужиками, смотрят — лежат двое совсем раздетые, белье рядом, в узелках. А над кузнецом Парфен, наклонившись, пиджак, видно, расстегивал. Да так и сдох… потому тот ему в шею лапами, как клещами, впился, да так и не разжал… до смерти…
