Дальше говорилось о месяцах, проведенных в продотряде, работе на железной дороге.
Ничего нового, касающегося боя у Орефьевой заимки, Зимин не нашел и в других материалах.
– Вы не помните, Егор Калистратович, сколько именно пудов золота было, сколько – серебра? – спросил Зимин.
– А нам и не говорили, – ответил Мусатов. – Командир после боя выстроил, объявил, что среди трофеев, кроме оружия, много драгоценностей – серебра и золота. Пуды веса.
– Неизвестно, откуда у банды оказались такие ценности?
– Спрашивали меня об этом сто раз, в слитках золото было или еще как. А я в глаза не видел.
– А пленные что говорили?
– Они удивлялись, что в банде так много золота. В плен сдавались бандиты только из рядовых, главари от них скрывали, а сами все были перебиты.
– Полковник Зайцев тоже был убит?
– Тоже. У заимки…
Мусатов опять подошел к шифоньеру. На сей раз вынул из шифоньера массивные карманные часы на цепочке и с крышкой. Некогда блестящий корпус никелированных часов потускнел, от частых прикасаний стерся, кое‑где проступили мелкие черные точечки.
«Въ День Ангела п‑ку Зайцеву» выгравированные было на внутренней стороне крышки. Дальше была гравировка на латинском: «Vale, Victor! Et vivat Victoria! V.VII. MCMXIX anno». Зимин изучал латынь, без труда перевел: «Будь здоров, Виктор! И да здравствует победа! 5 июля 1919 года».
Ниже даты было и еще что‑то приписано, однако тщательно, почти незаметно стерто. Очевидно, дарители сочли первоначальную надпись чрезмерно длинной и попросили гравера убрать лишнее.
– Это что же, часы того самого колчаковского полковника?! – невольно вырвалось у Зимина.
– Они самые. – Мусатов улыбнулся, довольный произведенным эффектом. – Трофейные. И награда за то, что не дал уйти полковнику.
– Значит, вы лично?
– Да. Резвый, верткий был, удалось прошмыгнуть к избе, где полковник со свитой сидел. Дверь открыл, кинул гранату. Вбежал, думал, всем конец. Гляжу – рама выбита, а золотопогонник бежит к лесу. Я догонять. Он выстрелил в меня, промазал. Ну а я не промазал. Обшарил его, вдруг какие важные бумаги при нем. И нашел эти часы. Командир сказал: храни, заслужил. До сих пор вот и храню.
– В газетах ни о часах, ни о конце полковника Зайцева нет.
– Печатали много раз. Просто все газеты не храню. Кому это нынче нужно. – Старик вяло махнул рукой.
– Нужно, Егор Калистратович, – сказал Зимин. – Кого‑нибудь из членов семей чоновцев, потомков командира отряда я в Пихтовом найду? Не подскажете?
– У нас – нет. Отряд почти весь из уральцев состоял. А командир погиб, когда я в продотряде служил. Холостой он был.
– Жаль…
Стали прощаться.
– Так из какой газеты‑то будешь? – спросил у Зимина старик.
– Андрей Андреевич не из газеты, дед Егор, – напомнил Коломников. – Он историк.
– А‑а, – вспомнил Мусатов. – Даже лучше, что не из газеты. А то теперешние газеты до чего докатились: уж и Терентия Засекина прославлять взялись…
– Не в духе нынче что‑то дед Егор, – сказал Коломников, когда вышли на улицу. – Я его раза три школьником слушал. Интересно рассказывал. Снимки показывал нам.
– А кто этот Терентий Засекин? – спросил Зимин.
– Пасечник у нас в районе был, умер давно. Не знаю, с чего дед Егор решил, что газета его хвалила. О сыне его, тоже пасечнике, писали. И сын на вопрос, кто для него в жизни примером служил, назвал отца. Дед Егор по инстанциям забегался, возмущался: как может быть примером человек, смолоду запятнавший себя службой у белых? Хотя служба у белых – громко сказано: подобрал в лесу раненого офицера, от гибели спас. Вот уж кто точно имел отношение к колчаковскому кладу.
– А это откуда известно, да еще точно? – спросил Зимин.
– Ну, это‑то в Пихтовом каждый знает.
Довод сержанта был просто‑таки замечательным по своей наивности. Невольно Зимин улыбнулся, вспомнив нетесовское: «Все об этом кладе знают все и вразумительно – никто ничего».
– Тогда съездим к сыну‑пасечнику? – предложил сержанту.
– Не удастся, – отказался Коломников. – Он в лесу на Подъельниковском кордоне живет, не проехать нам. Я вас лучше в Кураново свожу, с его двоюродным братом познакомлю. Он на кордоне часто бывает. Согласны?
– Согласен.
От Пихтового до Куранова было всего десять километров.
Пятистенок Николая Засекина стоял на окраине поселка немного особняком. Перед прибытием нежданных гостей он вернулся с конефермы, едва успел распрячь и пустить на волю лошадь. Сухощавый и низкорослый, с морщинистым, темным от загара лицом, стоял и курил папиросу в ожидании, пока прибывшие приблизятся. Прежде чем пожать руки гостям, обтер шершавую ладонь о пиджак.
– Вот, дед Николай, гость из Москвы к нам, – почти так же, как у Мусатова, начал сержант.
На сей раз Зимин счел за лучшее самому повести разговор:
– Николай Григорьевич, говорят, будто дядя ваш во время гражданской подобрал в тайге раненого офицера, спас ему жизнь. Правда?
– Вроде как, – ответил Засекин.
– Расскажите.
– Так а я что знаю?
– Так уж и ничего, – вмешался Коломников. – Он же золото прятал, этот офицер.
– Ну, может быть… Вам Василия лучше поспрашивать.
– Лучше‑то лучше, но он же на пасеке.
– Ну.
– На все лето. И не проехать туда.
– Плохая летом дорога, – согласился Засекин.
– Ты, дед Николай, навещаешь брата?
– Бываю.
– Скоро собираешься?
– Послезавтра поеду.
– Вот человека, Сергея Ильича друг, можешь с собой взять?
– Чего ж не взять, пожалуйста. Только ехать верхами. – Конюх вопросительно посмотрел на Зимина: дескать, приходилось верхом ездить?
Зимин немного умел.
– Тогда, дед Николай, привезу Андрея Андреевича к тебе послезавтра утром, – сказал сержант.
– Привози, чего ж…
В Пихтовое возвратились затемно.
Нетесов сидел в неярко освещенном дворе за столиком под черемухой, ужинал. Был он озабочен, не в настроении. На след преступников напасть не удалось. Больше того, после ограблений в Китате и Малой Серьговке обкраден еще и магазин в Благовещенке. За полсуток всего‑то и удалось узнать, что преступников трое или четверо, все вооружены, разъезжают на «Ниве» вишневого цвета. Собственно, о «Ниве», которую можно в любой момент бросить или сменить на другую машину, и вся существенная информация… А любители кладов, переменил тему разговора Нетесов, колодец в церковной ограде не оставили в покое. После ухода пожарных и милиции ковырялись там, нашли мельхиоровый подстаканник и тарелку. Подстаканник из тех, какие у проводников пассажирских поездов в каждом вагоне есть, до недавнего времени были, поправился Нетесов, а вот тарелка хоть и простенькая, но дореволюционная: на донышке ее, на оборотной его стороне, двуглавый орел и корона… Самое забавное насчет монет из чугунка. По меньшей мере у пятидесяти человек на глазах Лукин высыпал монеты на землю. Рубли да копейки все до единой серебряные, а по Пихтовому слухи упорные: монеты золотые и вес их под два килограмма.
