Дядюшка Кельтилл велел двум опытным наездникам отправиться в путь, чтобы они могли разведать, в каком состоянии дороги впереди. Два дня назад прошел сильный дождь. Возможно, реки вышли из берегов и превратили некоторые дороги в вязкую грязь, по которой не смогут пройти наши тяжело груженные повозки. Похоже, мой дядюшка сильно переживал из-за этого.
— Кельтилл! — крикнул я ему. За последнее время он уже успел отвыкнуть от того, что я целыми днями лежу под дубом. Огромные ветви дерева напоминали крышу просторного зеленого шатра, поддерживаемого в центре массивным стволом. Да, с тех пор как я начал самостоятельно передвигаться, я довольно редко лежал под этим старым деревом.
Кельтилл тут же подошел ко мне. Всем своим видом он выражал недовольство.
— Корисиос, телега, на которой ты отправишься в путь, уже готова, — сказал мой дядюшка. Казалось, что его глаза говорят: «Можешь не беспокоиться, уж тебя-то мы довезем до побережья в целости и сохранности!» Но он сказал лишь, что телега готова, хотя знал, что зрение у меня превосходное и я сам это вижу. Затем на лице дядюшки Кельтилла появилось страдальческое выражение, он взмахнул рукой, прикоснулся к заднему борту телеги и вновь повторил: «Телега готова, Корисиос», хотя я совершенно не беспокоился по этому поводу. Я ни мгновения не сомневался в том, что все кельтские боги готовы вступиться за меня, чтобы сохранить мою жизнь. Насколько мне было известно, многие сенаторы в Риме тоже верили в поддержку со стороны своих, римских богов. Сейчас я не могу объяснить, каким образом подобные мысли могли завладеть моим рассудком. Но я бы сказал, что я не просто думал так. Я был твердо уверен: боги не могли бросить меня на произвол судьбы. Да, я никогда ни о чем особо не волновался. Не было у меня привычки тревожиться о том, что могло произойти. Если честно, то повод для волнения у меня все-таки был. Я так поправился, что мой ремень, на который крепятся ножны с мечом и нож, больно врезался в талию. А застегивать его на следующее отверстие не очень хотелось, потому что с левой стороны осталось только два отверстия. У кельтов же на этот счет довольно строгие правила — тот, кому его ремень стал слишком короток, должен заплатить штраф. А у меня в кошельке не было ни одного, даже самого маленького слитка золота.
Но дядюшку Кельтилла, похоже, беспокоили гораздо более серьезные проблемы. Он опустился на одно колено рядом с телегой и внимательно осмотрел деревянное колесо, обитое полосами железа. Судя по всему, он остался доволен увиденным, поскольку решил, что до побережья это колесо докатится. Если честно, то поведение дядюшки меня несколько удивляло. Кельты редко тревожатся из-за чего бы то ни было. Когда Александр Великий во время своего похода к Дунаю спросил одного кельтского посланца, чего тот боится больше всего, кельт, к величайшему удивлению полководца, сказал: «Я боюсь, что небо обрушится на землю». Конечно же, такой ответ вызвал недовольство и раздражение Александра.
С тех пор нас, кельтов, считают хвастунами и пьяницами. Радует лишь одно — все эти нелестные эпитеты сопровождаются словом «бесстрашные». Конечно же, дядюшка Кельтилл волновался не за свою жизнь. Он переживал за меня, Корисиоса.
Ведь я был не таким, как все. Я отличался от остальных жителей нашей деревни: левая нога меня почти не слушалась, к тому же моя левая стопа была немного вывернута внутрь, поэтому во время ходьбы мне лишь с трудом удавалось удерживать равновесие. С моими мускулами в самом деле было что-то не в порядке — они то напрягались до боли, так что из-за судорог у меня выступали слезы на глазах, то расслаблялись в самый неподходящий момент, из-за чего мне зачастую не удавалось правильно скоординировать движения во время ходьбы. Я привык смотреть на вещи трезво: с такой ногой я родился и вырос, за все это время я успел свыкнуться с мыслью, что от подобных увечий друиды еще не нашли зелья. К тому же Сантониг всегда учил меня принимать как должное то, что изменить нельзя, и прилагать все усилия, дабы изменить то, что изменить можно. Старый учитель-друид утверждал, будто эта мудрость поможет мне обрести счастье в жизни. Почему? Причина проста — если человек умеет принимать малоприятные вещи как должное, то он сможет открыть свою душу и наслаждаться прекрасной стороной бытия. Мне кажется, что мудрость эта гораздо более значительна, чем умение наших кузнецов обрабатывать железо, которому безуспешно пытаются подражать сами римляне. Несмотря на все свои усилия, они не могут овладеть искусством ковки — именно поэтому их воины носят бронзовые шлемы.
Что и говорить, в те времена я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Я стремился к новым знаниям и с жадностью познавал тайны мироздания. Мне еще ни разу не встречался человек, с которым я согласился бы поменяться местами.
— Корисиос, — вновь заговорил дядюшка Кельтилл и объяснил мне в очередной раз, каким образом он собирается доставить меня к побережью Атлантикуса. Он говорил, что проливные дожди, вполне возможно, размыли дороги, и телеги по ним не пройдут. На этот случай он купил еще одну лошадь. А сопровождать меня будет Ванда.
— Ванда! — не выдержал я. — Скажи, Кельтилл, чем я провинился перед богами? За что они повесили мне на шею эту германскую рабыню?! Знаешь, иногда мне приходится крепко задуматься: я спрашиваю у себя, кто из нас, собственно говоря, раб — я или она?
Дядюшка Кельтилл сердито взглянул на меня.
— Корисиос, боги сохранили мне жизнь, чтобы я смог выполнить задуманное и помочь тебе достичь края сантонов на побережье Атлантикуса.
— Но послушай же меня, Кельтилл! — воскликнул я. — В последнее время я тебя не узнаю. Неужели ты тот самый отважный кельт, который столько лет прослужил в армии римлян? Ты воевал в Испании и Северной Африке, в Египте и на Делосе! Ведь ты вполне мог отравиться грибами или пойти ко дну с затонувшей триремой[5], тебе мог отрубить голову парфянский всадник, но ты выжил несмотря ни на что! А сейчас ты боишься!
— К сожалению, тебе не довелось увидеть своего отца, Корисиос. Но сейчас я могу тебе с полной уверенностью сказать: он не знал страха, и тем не менее до Средиземного моря не дошел.
Я знал эту историю в мельчайших подробностях, поскольку жители нашего селения довольно часто рассказывали ее друг другу в разных интерпретациях. Мой отец, кузнец Корисиос, отправился тогда вместе с дядюшкой Кельтиллом в Рим через Поенин, чтобы стать наемником в римской армии. Любой центурион возносил хвалу богам, если под его начало попадал солдат, который в прошлом был кельтским кузнецом! Мой отец и Кельтилл были в пути всего несколько дней, когда мой отец сломал себе зуб о раковину моллюска. Врач, несший службу при легионе, вырвал ему зуб, но щеку раздуло до невероятных размеров. Позже, услышав эту историю, один греческий лекарь сказал, что кровь отца отравил гной.
