«Э, — подумал я, — не все ли равно: тот или другой… В училище все были от него в восторге, а мои отношения с ним были всегда наилучшими. Да и, наконец, ведь я еще не прослужил положенного для капитанского чина срока».
И, беспечно насвистывал, я вышел из канцелярии.
Положив ружье на слегка остывшую землю, я уселся вместе с Шатленом возле лужи, занимавшей середину тощего оазиса; за нами находилась скрывавшая нас изгородь из стеблей хальфы10. Заходившее солнце окрашивало в розовый цвет небольшие каналы стоячей воды, орошавшие скудные посевы оседлых чернокожих.
Во время перехода мы не сказали ни слова. Ни звука не проронили мы также, когда подстерегали дичь. Шатлен, по-видимому, сердился.
В таком же глубоком молчании мы подстрелили, друг за другом, несколько жалких горлиц, подлетевших, волоча свои отяжелевшие от дневной жары крылья, к густой зеленой воде, которою они утоляли свою жажду. Когда у наших ног оказалось штук шесть тонких окровавленных телец, я положил руку на плечо унтер-офицера.
— Шатлен!
Он вздрогнул.
— Шатлен, я вам только что нагрубил. Не сердитесь на меня. В этом виноват тяжелый послеобеденный час и проклятый полуденный жар.
— Вы — начальство, поручик, — ответил он тоном, который хотел сделать сердитым, но который вышел взволнованным.
— Шатлен, не надо на меня сердиться… Вы должны мне кое-что сказать. Вы знаете, о чем идет речь.
— Право, не знаю… Нет, не знаю.
— Шатлен, Шатлен… я говорю серьезно. Расскажитека мне о капитане де Сент-Ави.
— Я ничего о нем не знаю, — сказал он резко.
— Ничего? А ваши недавние слова?..
— Капитан де Сент-Ави — смелый человек, — пробормотал он, упрямо опустив голову. — Он ездил в Бильму и в Аир; он побывал совершенно один в таких местах, где никто никогда не был. Он — смелый человек.
— Конечно, он — смелый человек, — произнес я с бесконечной кротостью, — но он убил своего товарища, капитана Моранжа, не правда ли?
Старый вахмистр вздрогнул.
— Он — смелый человек, — упрямо повторил он.
— Не ребячьтесь, Шатлен. Уж не боитесь ли вы, что я донесу о ваших словах вашему новому начальнику?
Я попал метко. Он подскочил.
— Вахмистр Шатлен не боится никого, поручик! Он сражался в Дагомее против амазонок; он был в стране, где из каждого куста высовывается черная рука и хватает вас за ногу, в то время как другая рука отрубает эту ногу ударом сабли.
— Значит, все, что рассказывают… и что вы сами будто…
— Значит, все это — слова.
— Слова, Шатлен, которые повторяют во всей Франции.
Он не ответил и еще ниже опустил голову.
— Ослиная башка! — вспыхнул я. — Ты будешь говорить или нет?
— Поручик, поручик, — умоляюще произнес он. — Клянусь вам, что я ничего не знаю…
— Ты мне сейчас же расскажешь все, что тебе известно. А не то, вот тебе мое слово: ровно месяц я буду с тобой разговаривать только по делам службы.
Хасси-Инифель… Тридцать туземных солдат… Четверо европейцев: я, вахмистр, ефрейтор и Гурю… Угроза была страшная и произвела свое действие.
— Ну, хорошо, поручик, — сказал он с тяжелым вздохом. — Но, по крайней мере, вы не станете потом упрекать меня за то, что я сообщил вам о начальнике такие вещи, которых не следует говорить, в особенности, когда они основаны на застольных разговорах офицеров.
— Я слушаю.
Это случилось в 1899 году. Я был тогда ефрейторомфурьером в Сфаксе, в 4-м спагийском полку. Я был на хорошем счету, а так как, кроме того, не прикасался к вину, то старший полковой адъютант поручил мне заведывание офицерской столовой. Хорошее это было место: ходить на рынок, подсчитывать расходы, записывать выдаваемые из библиотеки книги (их было немного) и хранить ключ от буфета с крепкими напитками, так как полагаться на вестовых в этом деле никак нельзя. Полковник у нас был холостой и обедал вместе с офицерами. Однажды вечером он явился с опозданием и, усевшись с несколько озабоченным лицом на свое место, потребовал внимания.
«— Господа, — начал он, — я должен вам сделать сообщение и с вами посоветоваться. Вот в чем дело. Завтра утром в Сфакс прибывает пароход „Viile de Naples“. На нем находится капитан Сент-Ави, который назначен в Фериану и едет к месту своей службы».
«Полковник остановился… „Ладно, — подумал я, — надо, значит, позаботиться о завтрашнем меню“. Вам знаком, поручик, обычай, установившийся в Африке с тех пор, как там существуют офицерские собрания. Когда узнают о прибытии проезжего офицера, товарищи отправляются к нему в лодке и приглашают его в собрание на все время стоянки его парохода. Он оплачивает свое содержание новостями из франции. В эти дни полагается хороший стол, даже если гость — простой поручик. В Сфаксе проезжий офицер означал: лишнее блюдо к обеду, вино в нераскупоренных бутылках и лучший коньяк.
«Однако, на этот раз, по взглядам, которыми обменялись офицеры, я понял, что старый коньяк останется, может быть, в буфете.
«— Я думаю, господа, — продолжал полковник, — что всем вам знакомо имя капитана Сент-Ави, а также циркулирующие на его счет некоторые слухи. Нам незачем в них разбираться, так как полученное им повышение и пожалованный ему орден позволяют нам надеяться, что эти толки лишены всякого основания; но отвергать возводимое на офицер а подозрение в преступлении — одно, а принимать за нашим столом товарища — другое: между этими двумя вещами существует расстояние, которое мы не обязаны переходить. Я был бы счастлив услышать ваше мнение по этому вопросу.
«Наступило молчание. Все офицеры, даже самые веселые подпоручики, посматривали друг на друга, приняв внезапно серьезный вид. Сидя в углу и убедившись, что все обо мне позабыли, я старался не производить ни малейшего шума, чтобы не напомнить о своем присутствии.
«— Мы вам очень благодарны, полковник, — произнес, наконец, один майор, — что вы соблаговолили с нами посоветоваться. Я думаю, что все мои товарищи знают, на какие неприятные слухи вы намекаете. Если вы разрешите, я могу сообщить, что в Париже, в отделе военно-географических изысканий, где я служил до того, как был назначен сюда, многие офицеры — и весьма осведомленные — составили себе по поводу этой печальной истории определенное мнение, которое они не хотели высказывать, но которое было явно неблагоприятно для капитана Сент-Ави.
«— Во время экспедиции Моранжа и Сент-Ави, — сказал один капитан, — я находился в Бамако. Мнение тамошних офицеров мало чем отличается — увы! — от того, что нам сообщил майор. Но я должен прибавить, что у всех у них — они признавали это единогласно — не было ничего, кроме подозрений. А одних только подозрений еще мало, когда подумаешь, о какой ужасной вещи идет речь.
