Тридцать один год, со времен захвата ее Генрихом V в 1419 году, Нормандия была в руках англичан. Множество английских рыбаков, пахарей и ремесленников обосновались в этих краях. Они переженились на местных, ибо любовь смеется над наследственными распрями и границами. Бежавшие с поля битвы солдаты ничего об этом не знали.
Оттого-то и убили они своего соотечественника Матье и супругу его, нормандку Жозефину, сделав сиротой их дочь и уведя сына в рабство. Оттого-то и стояла теперь Жанна с залитым слезами лицом на сельском погосте.
Она размышляла.
За несколько недель до смерти мать сказала ей: «Ты родилась пятнадцать сочельников назад».
Это случилось ровно через год после того, как двадцатишестилетний уроженец Пула Матье Пэрриш променял море на сушу.
Однажды зимним вечером он рассказал об этом дочке. Матье служил матросом на рыбацком судне, принадлежавшем брату герцога Сомерсета, и случилось ему в год 1435-й от Рождества Христова избегнуть погибели в страшный шторм в проливе Ла-Манш. Ни жив, ни мертв, очнулся он на песчаном берегу близ Фекана. Все товарищи его утонули. Какой-то корабельный плотник подобрал Матье, вернул к жизни, накормил и одел. Моряк стал помощником плотника и, честно отслужив свой долг, решил навсегда распрощаться с чудовищем по имени море. Он страстно полюбил землю и деревья. Что может быть устойчивее дерева! Один из арендаторов взял Матье к себе на работу, а вскоре замолвил за него словечко у шевалье де Монклери, мелкого дворянина из Сомерсета, и моряк получил кусочек земли с домом и колодцем в местечке Бук-де-Шен, что в трети лье от Ла-Кудрэ. Он арендовал свой участок за пятьдесят солей[2] с условием платить со второго года. Это было вовсе не много, но ведь в первый год на земле мало что уродится. Тот год Пэрриш питался морковью и капустой да мясом дроф, которых ловил голыми руками.
Монклери дал ему еще и двух быков для обработки четырех гектаров земли с условием, что быки остаются его собственностью, а Матье вспашет еще два гектара подлеска, которые он хотел расчистить в конце зимы. Треть земли, объяснял Матье дочке, всегда обрабатывается, а две трети, как исстари заведено, лежат под паром.
Главной ценностью были быки, за которых давали вдвое больше, чем за все земли. Ели они всегда вволю, но выглядели исхудалыми. Чтобы раздобыть лемех, Матье задолжал кузнецу Тибо. За лемех давали тогда шестую часть цены быка. Пэрриш вернул долг за три года. Щепетильная аккуратность, с которой Матье выплачивал долг, сблизила его с кузнецом, и тот два раза в год исправно точил его лемех.
Матье Пэрриш был парнем хоть куда, и свое сердце отдала ему Жозефина, старшая дочь арендатора. Тот дал согласие на свадьбу, и Жозефина немедля перебралась к Матье.
Первой родилась она, Жанна, а через три года на свет появился Дени. Два года спустя был и третий ребенок, мальчик, но он скоро скончался, бедняга, от жесточайшего воспаления горла.
Жанна бросила взгляд на могилу маленького Матье, который первым из их семьи очутился на этом кладбище и теперь покоился на отведенном для детей участке.
— Мне кажется порой, что у меня два мальчика, — говорила Жанне мать. — Ты так похожа на сорванца.
Жанна смеялась.
У нее и правду были мальчишеские ухватки. Она любила лазить по деревьям в поисках птичьих яиц и не гнушалась брать у отца тесло, отправляясь за хворостом.
Тесло…
Из ее измученной груди вырвался вздох. Сколько воспоминаний!
Тесло нашлось совершенно случайно. Перепахивая подлесок, Матье вдруг наткнулся в земле на что-то твердое — это оказался топор, уже не одно поколение покоившийся в лесу. Осмотрев находку, кузнец объявил, что топор слишком ржавый, чтобы служить по назначению, но тесло из него вполне можно сделать. Так и порешили.
Железо в те времена стоило дорого.
Да, она смахивала на мальчишку, хотя год назад и была потрясена приходом первых месячных. Ей показалось, что она умирает, и только смех матери привел ее в чувство.
— Это такое очищение для девочек, — сказала мать.
Жанна не очень хорошо поняла ее. Отчего это мальчишки не должны очищаться, а девочки должны?
Внешность ее с тех пор ничуть не изменилась. Стройная как тис, со стриженными острым кухонным ножом под горшок волосами, она походила на отца, от которого унаследовала телосложение и серебристую белизну волос. От матери ей достались только серо-голубые глаза и кожа, которую солнце во время работы в полях тронуло едва заметной смуглотой. Жанна упорно не хотела расставаться с коричневатыми мальчишескими штанами и еще менее женственной рубахой, застегнутой на все пуговицы. Да и руки у нее были сильные, мускулистые, с прямоугольными ногтями, которые она подравнивала плотницким напильником отца…
— Быть может, ты станешь как Жанна д'Арк, — говорила ей мать. — Те, кто ее знавал, говорили, что она тоже походила на юношу.
Мать рассказывала ей историю той, другой Жанны, когда отца не бывало дома, ведь он все-таки был англичанином и гордился своим происхождением, пусть даже его соплеменники со своим мерзким сообщником епископом и сожгли девушку после подстроенного суда.
Жанна пыталась прислушиваться, но небесные голоса до нее не долетали. Все было как всегда: говор соек зимой да пересвистывание дроздов по весне, зимний треск заледеневших деревьев и стук весеннего дождя по соломенной крыше.
Через год и освобождать больше было нечего, но Жанна по-прежнему сражалась с братишкой Дени, представляя историю своей тезки. Вооружившись прутьями из орешника, они наводили ужас на заросли хвоща и полевого мака, крича от радости и боевого задора.
Отец Годфруа, который покоился теперь в гробу, единственный раз в жизни вышел из себя, когда Жанна спросила его, отчего это епископ Кошон так подло повел себя с девой.
— Девочкам нечего совать свой нос в мужские дела! — сказал он.
Девочкам! Будто сама Жанна д'Арк не была девочкой!
— Жанна…
Рука Гийеметты легла на плечо Жанны, и ее голос вывел девочку из оцепенения. Она вздрогнула.
— Жанна, надо где-то укрыться.
Гийеметта увела девочку к себе. Бандиты могли вернуться, да и как оставить ее одну в разоренном доме?
Но и в доме Тибо и Гийеметты она не смогла уснуть. Ее уложили на соломенный тюфяк, на котором спали дети кузнеца. У него были двое сыновей — шестнадцати и четырнадцати лет, старший храпел как кузнечный горн. Они спали голыми, младший пинал Жанну ногами, а рукой придавил ей грудь, что вовсе не располагало ко сну. Как здорово, что она не сняла белье и рубаху, а то бы спасения не было от этих обнаженных тел, раскинувшихся во сне. В довершение всего младшая дочь кузнеца, двенадцатилетняя Франсина что-то бормотала во сне.
