Ознакомительная версия.
Сбигнев вертелся на своем коне, длинным мечом раздавая удары направо и налево. Он не беспокоился, что на него нападут с боков, там его защищали телохранители, готовые положить голову за своего воеводу. Поэтому он глядел только вперед, выискивая все новые и новые жертвы. Одновременно какое-то особое чутье военачальника улавливало ход сражения, определяло, кто кого пересиливает в тот или иной момент. Сначала бились на равных. Но скоро закованные в броню словенские дружинники стали брать верх. Все больше и больше легковооруженных пеших аваров ложились на землю, забываясь вечным сном. Дружинники, словно опытные дровосеки в мелколесье, прорубались сквозь нестройную толпу, а вскоре погнали ее, нещадно рубя мечами и поражая пиками и дротиками.
Был сломлен и левый край аваров. В то же время катафрактариям не удалось прорваться в центре, они застряли в глубоком построении пешцев, не в силах преодолеть заслон из острых стальных наконечников пик. Этим воспользовался Само, кинув в обход вражеского войска свою дружину. Видя опасность окружения, аварский военачальник приказал отступать. Умело распоряжаясь своим резервом, он сумел отразить нападение дружины и вывел свои отряды в открытую степь. Огрызаясь, катафрактарии перестроились из клина в боевую линию и, несмотря на все усилия славян смять их, довольно организованно отступили, защитив от разгрома и уничтожения остатки сил. Рано наступившая темнота заставила прекратить боевые действия.
И тут небо вдруг заволокло плотными тучами, пошел пушистый снег, стало холодно. Кое-как удалось разжечь костры, люди жались к ним, стараясь согреться. Ночь прошла спокойно.
С восходом солнца, дав воинам позавтракать, Само начал преследование противника. По пути попадались брошенные телеги с разным добром, палатки, оружие, тяжелое снаряжение, трупы воинов, умерших от ран; видно, авары торопились и не сумели подобрать их для похорон.
Сбигнев, двигаясь впереди дружины, внезапно напал на возок, одиноко стоявший среди степи. Возле него он заметил девушку в потрепанном платье и жалкой накидке, в стоптанных башмаках на босу ногу. «Как она не замерзла в таком одеянии?» — подумал он, соскочил с коня, подошел к ней.
— Ты кто такая? — спросил он ее.
Из темного провала глаз смотрели на него лихорадочно блестевшие большие голубые глаза, синие губы зашевелились, и он услышал, будто издалека, слова, сказанные по-славянски:
— Рабыня я.
— Да как же так, — засуетился он, быстро снял с себя плащ и набросил на нее… — Ты вот что, садись на моего коня… Хотя нет, лучше бы на телегу… Но где ее взять? Нет, эта не годится, не запряжена. Ладно, пока на коня, а потом посмотрим, потом решим, как поступить…
Он бестолково суетился, сажая ее впереди седла. Потом тихонько ахнул, вспомнив, что у него в походной сумке имеются теплые чулки, вынул их и надел на грязные ноги девушки. Проделав это, он чуть откинул голову, глядя на нее, после чего вскочил в седло и тронул коня. Ехал он тихо, чувствуя, как она от усталости прислонилась к нему спиной и замерла, видно, отогреваясь. А у него сердце таяло от умиления, воин боялся лишним движением потревожить ее.
Авары были прижаты к широкой и полноводной реке Тиса. Их военачальник прислал своих мурз для переговоров. Само выслушал их и согласился с предложением о перемирии. Противник оставлял все свои обозы и беспрепятственно уходил за реку. Отныне Тиса объявлялась границей между Чехией и Аварией.
Сбигнев про себя согласился с решением Само. К чему понапрасну озлоблять противника? Племя аваров большое, лет через пять вырастут новые бойцы, они заступят на место погибших и примутся мстить за уничтожение поверженных. Да и своих потерь не избежать; лучше всего отпустить врагов восвояси, пусть они зализывают раны за рекой, помня преподнесенный им урок.
Впрочем, такие вопросы его уже меньше всего занимали. Он думал о девушке, чудом спасенной им от смерти. Едва поступил приказ о приостановлении движения, он приказал раскинуть шатер, развести посредине его костер и внес в него бывшую рабыню.
Как видно, в ней еле дух держался. Сбигнев осторожно положил ее возле огня, снял плащ, чтобы пламя отогрело ее. И действительно, она стала оживать, порозовели ее щечки, задрожали веки. Тогда он влил ей в рот немного вина. Она поперхнулась, закашлялась и открыла глаза.
— Как ты себя чувствуешь? — участливо спросил он.
— Хо-ро-шо, — медленно ответила она.
— Есть хочешь?
— Не знаю…
— Эй, кто там? — крикнул он.
Вбежал один из телохранителей.
— Достань хоть из-под земли мясной бульон!
Тот мигом исчез за пологом входа.
Вернулся скоро:
— Дружинники рядом варят мясную похлебку, вот взял у них…
— Молодец! Хвалю за сообразительность.
И — девушке:
— Ешь, не стесняйся.
Тоненькой ручкой взяла она ложку, медленно зачерпнула похлебку, поднесла ко рту и не спеша проглотила. Лицо ее, бледное, исхудавшее, измученное, приковывало взгляд старого вояки, вызывало сочувствие и сострадание, он готов был кинуться исполнять любое ее желание. Почему родилось это намерение, он не знал и не задумывался, но получал большое наслаждение смотреть на нее, слышать ее дыхание, ощущать на себе ее благодарный взгляд.
— Как тебя зовут? — спросил он, когда она закончила есть.
— Денницей, — еле слышно прошептала она.
— Вот что, Денница, сейчас я прикажу принести горячей воды, ты помоешься и заодно как следует прогреешься. А потом позову лекарей, пусть они над тобой поколдуют и прогонят болезни, если найдут.
В походах он возил с собой большую бочку, в которой часто мылся, потому что был большим чистюлей и не терпел на себе грязь и пыль. И сейчас никого из дружинников не удивило, когда он распорядился внести в шатер бочку и нагреть воды.
Когда это было исполнено, а горячая вода налита, Сбигнев повесил на крючок полотенце, рядом положил мыло, сказал Деннице:
— Забирайся и распаривайся до красноты тела. Не спеши, никто мешать не посмеет, я буду находиться рядом, возле шатра. Коли понадоблюсь, шумнешь, тут же явлюсь.
Он взглянул на ее платьице, крякнул:
— Одежды девичьей у меня нет, достанем потом. А пока оденешься в мою рубашку, сверху накинешь кафтан. Там за занавеской моя походная кровать, ляжешь на нее.
Примерно через час Денница позвала его. Он вошел в шатер. В бочке ее не было, значит, помылась. Спросил, приблизившись к занавеске:
— Мягка ли перинка?
— Одно блаженство, — ответила она сонным голосом…
— Ну спи, спи, — умиротворенно проговорил он, на цыпочках удаляясь из шатра. У входа присел на скамеечку и здесь стал принимать людей, которые шли по тому или иному делу. Часто, когда кто-то повышал голос, он одергивал его и говорил, приложив палец к губам:
Ознакомительная версия.
