Я стоял в стене из щитов. Я резал врагов, я окрашивал землю кровью ваших врагов, я жег корабли, я взял форт в Бемфлеоте.
— И ты носишь молот! — голос Ассер был пронзительным. Дрожащим пальцем он указывал на мой амулет, — это знак наших врагов, знак тех, кто снова будет мучить Христа, а ты носишь его даже при дворе нашего короля!
— Что сделала твоя мать? — спросил я. — Пёрднула как кобыла? Ты так появился?
— Довольно, — устало произнес Плегмунд.
Было нетрудно догадаться, кто вливал им яд в уши: мой двоюродный брат Этельред. Номинально он был лордом Мерсии, который в этой стране стоял ближе всех к королю, но каждый знал, что он — щенок на поводке у западных саксов.
Он хотел избавиться от поводка, и когда Альфред умрет, несомненно попытается получить корону. И новую жену, поскольку старая — Этельфлед — к поводку прибавила рога. Рогатый щенок на привязи хотел отомстить и хотел моей смерти, потому что знал, что слишком много людей в Мерсии скорее последует за мной, чем за ним.
— Наш долг — определить твою судьбу, — сказал Плегмунд.
— Это удел норн, — ответил я, — и Игдрассиля.
— Язычник, — прошипел Ассер.
— Королевству должна быть обеспечена защита, — продолжил архиепископ, не обращая на нас внимания, — у него должен быть щит веры и меч правды, и в Царстве Божьем нет места для человека без веры, человека, который может предать в любой момент. Утред Беббанбургский, я должен тебе сказать…
Но чтобы он там ни намеревался сказать, это осталось недосказанным, потому что в конце зала со скрипом распахнулась дверь.
— Король хочет видеть его, — произнес знакомый голос.
Обернувшись, я увидел стоящего там Стеапу. Славного Стеапу, командира дворцовой гвардии Альфреда, раба-крестьянина, который стал великим воином, человека, глупого как бочонок с глиной и сильного как бык, друга, преданного как никто другой. — Король, — произнес он своим невозмутимым голосом.
— Но… — начал Плегмунд.
— Король хочет видеть меня, ты, кривозубый ублюдок, — сказал я ему, потом посмотрел на копьеносца, угрожавшего мне ранее. — Если ты когда-нибудь снова поднимешь на меня оружие, я вспорю тебе брюхо и скормлю кишки своим собакам.
Думаю, что норны смеялись, а я отправился на встречу с королем.
Часть вторая
Смерть короля
Альфред лежал, завернутый в шерстяные одеяла и опираясь на огромную подушку. Осферт сидел на его кровати, держа отца за руку. Другая рука короля лежала на богато украшенной книге, я предположил, что это был молитвенник.
У выхода из комнаты, в длинном коридоре, брат Джон и четыре его хориста пели печальный напев.
В комнате воняло, несмотря на разбросанные по полу травы и огромные свечи, горящие в высоких деревянных постаментах. Некоторые из них были свечи-часы, которые так ценил Альфред, завязанные на них ленты отмечали часы, в течение которых жизнь короля угасала.
Два священника стояли у стены в комнате Альфреда, напротив них — большое кожаное панно, на котором был нарисован крест.
Стеапа втолкнул меня в комнату и закрыл за мной дверь.
Альфред уже выглядел как мертвец. Я и правда принял бы его за труп, если бы он не отдернул руку от плачущего Осферта. Вытянутое лицо короля было бледным как полотно, его глаза и щеки запали, под глазами были темные круги.
Его волосы стали редкими и побелели. Десны обнажили корни оставшихся зубов, небритый подбородок был покрыт слюной, а рука, лежащая на книге, была просто кожа да кости, сияющий на ней рубиновый перстень теперь был слишком велик для его костлявого пальца.
Его дыхание было поверхностным, но голос остался достаточно сильным.
— Узри саксонский меч, — приветствовал он меня.
— У твоего сына длинный язык, как я вижу, — сказал я. Я опустился на одно колено, пока он не показал мне слабым жестом, что я могу встать.
Он посмотрел на меня со своей подушки, а я смотрел на него и на монахов, поющих за дверью, и на свечу, которая погасла, выпустив большую струю дыма.
— Я умираю, лорд Утред, — сказал Альфред.
— Да, господин.
— А ты, похоже, здоров как бык, — сказал он с гримасой, которая должна была обозначать улыбку. — У тебя всегда была способность меня раздражать, правда ведь? Это не слишком тактично — выглядеть таким здоровым перед умирающим королем, но я рад за тебя.
Его левая рука хлопнула по молитвеннику.
— Скажи мне, что случится, когда я умру, — потребовал он.
— Будет править твой сын Эдвард, господин.
Он бросил на меня взгляд, и я увидел проницательный ум в его запавших глазах.
— Не говори мне то, что, по твоему мнению, я желаю услышать, — сказал он с намеком на прежнюю резкость, — скажи мне то, что думаешь.
— Твой сын Эдвард будет править, господин, — повторил я.
Он медленно кивнул, поверив мне.
— Он хороший сын, — сказал Альфред, как будто пытаясь убедить самого себя.
— Он хорошо сражался в битве при Бемфлеоте. Ты бы гордился им, господин.
Альфред устало кивнул.
— От короля многого ожидают, — сказал он. — Он должен быть храбр в битвах, мудрым на совете, справедливым на суде.
— Ты обладал всеми этими качествами, господин, — ответил я без лести, это была правда.
— Я пытался, — сказал он. — Господь знает, что я пытался, — он закрыл глаза и так надолго замолчал, что я подумал, что он заснул, и не стоит ли мне уйти, но потом его глаза открылись, и он посмотрел на потемневший от дыма потолок.
Где-то в глубине дворца резко залаяла собака, а затем внезапно замолчала. Альфред нахмурился в раздумьях, потом повернул голову и посмотрел на меня.
— Ты провел прошлое лето вместе с Эдвардом, — сказал он.
— Да, господин.
— Он мудр?
— Он умен, господин, — ответил я.
— Многие люди умны, лорд Утред, но очень немногие мудры.
— Люди учатся мудрости с опытом, господин, — сказал я.
— Некоторые, — едко сказал Альфред, — но научится ли Эдвард?
Я пожал плечами, потому что это был вопрос, на который я не мог ответить.
— Я боюсь, — сказал Альфред, — что им будут управлять чувства.
Я бросил взгляд на Осферта.
— Как однажды они управляли тобой, господин.
— Omnes enim peccaverunt, — тихо сказал Альфред.
— Все мы грешны, — перевел Осферт, удостоившись от отца улыбки.
— Я боюсь, что он слишком своеволен, — сказал Альфред, снова возвращаясь к Эдварду. Я был удивлен, что он так откровенно говорит о своем наследнике, но, конечно, это было единственное, чем был занят его разум в последние дни.
