Ознакомительная версия.
– Молодец парнишка, – почесывая бакенбарду, замечает Орокьета.
Рраа, рраааа, крраак На сей раз британские ядра прошли высоко, и в фор-марселе и фор-брамселе появились новые дыры. Одно из ядер перебивает бейфут фор-марса рея. Люди на марсе цепляются за снасти, а потом, качаясь наверху, пытаются хоть как-то поправить дело. Один – может, он ранен, а может, просто менее ловок, чем остальные, – повисает на перге, дрыгает ногами в воздухе, а потом, при очередном крене и наклоне мачты, срывается и летит вниз, в море, с долгим воплем: аааааааааааа. Де ла Роча отводит глаза. Потом, взобравшись на лафет одного из орудий по штирборту, смотрит на английский корабль, до которого остается все меньше. Если он ошибся в своих расчетах, плохо придется всем. Несмотря на все старания Себриана, маловероятно, что его люди сумеют отразить настоящую атаку.
– Вы позволите поговорить с вами, сеньор капитан?
К командиру робко подошел Бонифасио Ме-рино, судовой казначей. Он плотен, приземист, носит очки. Плохо выбрит. Типичная канцелярская крыса, которая ведет амбарные книги и – все они таковы – при всякой возможности кладет что-то себе в карман. Здесь, на борту, это легче легкого, потому что он ведает всем: счетами, боеприпасами, провизией, ее потреблением, бумагами, запасом вяленой трески на четыре месяца или на икс месяцев (по средам, пятницам и на Страстной неделе), сушеными овощами, салом, солониной, сыром, вином, сухарями и так далее. Столько-то арроб[97] – вместе с долгоносиками – порченых продуктов, потому что казначей в сговоре с торговцем, с поставщиком Военно-морского флота, с чиновником из министерства или еще бог знает с кем. Как и вся Испания. Как все те, через чьи руки что-то проходит.
– Что вы здесь делаете, Мерино?
– Внизу-то делать особо нечего, сеньор капитан… Вот я и подумал… Кхе-кхе… Что я…
– Что вы – что?
– Что, может, я буду полезнее тут, наверху. Де ла Роча смотрит прямо в глаза казначею; тот моргает, но не отводит взгляда. Де ла Роча знавал всяких казначеев, и этот, хоть и тоже нечист на руку, не из худших. Еще пару секунд капитан оглядывает его с головы до ноп мятая шляпа, грязные башмаки, потертый коричневый, лоснящийся на локтях кафтан, пальцы в чернилах. Нечто среднее между лавочником и писарем. Отнюдь не солдат.
– Почему именно сегодня, Мерино?
Казначей снимает шляпу, ерошит рукой жидкие курчавые волосы. Снова надевает шляпу. За полтора года, проведенных им на «Антилье», это первый раз, когда он просит разрешения во время боя находиться на палубе.
– Моего брата убили двадцать второго июля, при Финистерре… – наконец выговаривает он. – На «Фирме». Он там был третьим штурманом.
Де ла Роча еще мгновение смотрит на него. Ну и дела. Да в конце концов, черт побери, мысленно заключает он. У каждого свои причины драться.
– Вы можете остаться на шканцах – помогать подносить порох и заниматься ранеными.
– Спасибо, сеньор капитан.
Рррааа, бумм. Вновь летят обломки и содрогаются шпангоуты, а весь рангоут и такелаж вибрируют, как струны скрипки, которые дерет лапой злобная кошка. Де ла Роча, холодея, замечает, что одно ядро сильно повредило грот-мачту ниже брамрея. Пока что ничего страшного. Мачта не собирается падать. Ванты держат ее, и, кажется, все в порядке. Но так обычно и начинается.
– «Нептуно» потерял бизань-мачту! – восклицает кто-то.
К дьяволу «Нептуно», думает де ла Роча. Сейчас все его внимание сосредоточено на ранах своего судна, на том, куда смотрит его бушприт, и на англичанине, форсирующем парусами (его капитан разгадал намерение де ла Рочи), чтобы закрыть ему проход. К счастью, британец потерял грота-реи вместе с парусом, и это не дает ему как следует прибавить скорости.
Они с «Антильей» идут сходящимися курсами уже на расстоянии пистолетного выстрела друг от друга, так что де ла Роча может отчетливо разглядеть офицеров на шканцах вражеского корабля, матросов, суетящихся вокруг пушек на верхней палубе и карронад на ахтердеке, красные с белыми ремнями куртки морских пехотинцев, стрелков с мушкетами, ведущих огонь с марсов. Над головой что-то прошумело. Это еще один человек, на сей раз без крика (вероятно, он уже был мертв), упал сверху и повис на сети, натянутой над шканцами; одна его рука прошла сквозь ячею, и с нее на покрывающий палубу мокрый песок капает кровь. Капитан отходит в сторону, чтобы не запачкать мундир. Ему слышно, как сзади наверху, на ахтердеке, лейтенант Галера выкрикивает команды, а потом трещат мушкетные залпы его гренадеров. Крра, крра. Молодчина Галера. Надежный, исполнительный, несмотря на то, что его правая рука была холодна, как сама смерть. Крра, крра, крра. Де ла Роча поднимает голову и несколько секунд смотрит в лицо убитого матроса, висящего в пяти футах над ним. Он не узнает его, но понимает, что это бывалый моряк: босые ноги, смуглая, еще даже не успевшая побледнеть кожа, замысловатая синяя татуировка вдоль всей руки, той самой, с которой капает кровь. Его затуманенные глаза полуоткрыты, как будто человек просто задумался, глядя вдаль. Опустив голову, де ла Роча встречает испуганный взгляд гардемарина Хуанито Видаля, который, несмотря ни на что, снова появился на трапе, ведущем с палубы на шканцы. Тринадцать лет. О господи. Его старшему столько же.
– На второй батарее все в порядке, Видаль?
– Так точно, сеньор капитан!
Крраа, крраа, продолжают трещать мушкеты. Этот треск, свой и вражеский, перекатывается туда-обратно, вспышками и дымками отмечая выстрелы с бортов обоих кораблей. Орокьета, отчаянно матерясь, командует тем, у кого нет ружей, лечь на палубу, на шканцы и между пушками. Люди повинуются, не ожидая повторения приказа, и валятся друг на друга. Дай бог, чтобы они сумели снова подняться, когда придет время, думает де ла Роча. Одна из мушкетных пуль разбивает песочные часы на задней стороне бизань-мачты, заставив шарахнуться рулевых. Другая ранит одного из комендоров ближайшей восьмифунтовой пушки. Еще одна угодила в палубный настил в двух пядях[98] от башмаков капитана, украшенных серебряными пряжками: брызнули щепки, из пазов выступила смола. Шкипер Роке Альгуасас подходит, обеспокоенный, словно для того, чтобы попросить командира быть поосторожнее, но де ла Роча холодным взглядом велит ему уйти. Орокьета тоже видел, что произошло, и вопросительно смотрит на капитана, ожидая слов или какой-нибудь реакции, но тот молчит. Я сделан из пемзы, парень. Хотя, добавляет он про себя, эти сволочи уже приметили меня. Кто-то из английских командиров, с эполетами и золотым галуном на шляпе, вопит, требуя, чтобы по нему стреляли. Но делать нечего, поэтому де ла Роча – зубы сжаты, все мускулы до последнего напряжены в ожидании пули, которая отправит его ко всем чертям, – начинает шагать по палубе (насколько возможно спокойно) туда-сюда, чтобы врагам было труднее прицелиться. Крраа, крраа. Дзиннн. Повсюду свистят щепки и жужжат свинцовые шмели. Находящийся вне боя будет считаться покинувшим свой пост. Мать его так и растак. Де ла Роча снова сует руку в левый карман кафтана и перебирает бусины четок. Храни тебя бог, Мария благодатная. На мгновение перед ним будто всплывают лица жены и четверых детей. Эх, знать бы, горько усмехается он про себя, сколько времени понадобится бедной Луисе, чтобы получить мое невыплаченное жалованье и выхлопотать вдовью пенсию.
Ознакомительная версия.
