Николай Харин - ДАртаньян в Бастилии

— Просто тогда нам не удастся вытащить нашего друга тем способом, которым мы собирались. Поищем другой.

Портос сник.

— Но может быть, им не придет в голову обыскивать камеру? — В голосе великана еще теплилась надежда.

— Маловероятно, но возможно, — проговорил Арамис своим мелодичным негромким голосом. — Однако следует принять во внимание еще одно обстоятельство.

На лице Портоса появилось несвойственное ему выражение — в глазах простодушного гиганта мелькнул испуг. Он почувствовал, что последний разящий удар всей закачавшейся конструкции нанесет именно Арамис.

— Еще одно?!

— Только одно. Но существенное.

— Ах, Арамис! План казался мне таким многообещающим!

— Мне тоже, за неимением лучшего, но по зрелом размышлении…

— Не мучьте же меня! Говорите скорее!

— Окно застеклят изнутри.

— Окно застеклят изнутри?!

— Непременно. Что отсюда следует?

— Отсюда следует… что…

-..перепилить прутья можно, только снова разбив стекло…

— Черт побери!

..а так как мы знаем, что за один раз это не под силу, то наш друг вынужден будет высаживать стекло каждый раз, чтобы надпилить очередной прут, и, конечно, это будет замечено.

— Ах, я болван! Как я не подумал об этом раньше!

— Не сомневаюсь, что д'Артаньян изберет другой путь, — продолжал Арамис.

— Выходит, есть другой путь?! Какой же?

— Спокойно дождаться, пока ему вставят новое стекло, и отказаться от каких бы то ни было попыток перепилить решетку на окне.

— Ах! Вы меня убиваете, Арамис!

— Ничуть не бывало. Вы ведь только недавно напомнили, что д'Артаньян самый умный из нас. Он поймет, что мы поспешили, но вовремя осознали свою ошибку.

Сраженный Портос являл собой поистине трагическое зрелище, достойное пера классика.

— Но почему же вы молчали до сих пор? — спросил наконец удрученный гигант.

— Милый друг, вы слишком хорошего о нас мнения, если воображаете, что нам сразу бросились в глаза некоторые слабости вашего плана, — дружески произнес Атос. — Что касается меня, то все окончательно встало на свои места лишь когда арбалетная стрела с хрустом врезалась в окно камеры.

— А вы, Арамис?

— Да, что такое? — Арамис, выведенный из глубокой задумчивости обращенным к нему вопросом, ответил не сразу.

— Когда вы окончательно убедились в том, что так д'Артаньяна нам освободить не удастся?

— Примерно тогда же, что и Атос.

В этот момент в дверь постучали, а затем в ней показалась исполненная решимости физиономия Планше.

— Я только хотел доложить, что мои ребята готовы выступить в любое время, а сам я в полном вашем распоряжении, господа! — заявил расхрабрившийся Планше.

— Вот что, Планше, — сказал Портос. Его голос, потерявший обычную звучность, поразил славного малого. Еще удивительнее оказались произнесенные этим, некогда победительно рокочущим, а теперь тусклым голосом слова:

— Пожалуй, твои ребята могут спокойно спать эту ночь. И все последующие ночи тоже.

Планше замер, словно громом пораженный. И тут Атос проговорил:

— Подождите, поспешность никогда к добру не приводила. Все твои солдаты нужны нам, Планше. А ты — тем более.

— Теперь я и вовсе перестал понимать что бы то ни было! — удрученно признался Портос. — Вы с Арамисом только что окончательно меня убедили в том, что план никуда не годится. Только все стало на свои места.

Я ведь и сам знаю, что не мастер придумывать планы, как вы снова…

— Раз у нас нет ничего лучшего, мы просто обязаны попробовать.

— Что попробовать?!

— Вытащить д'Артаньяна.

— Вы говорите серьезно, Атос? — Портос и Арамис произнесли это хором.

— Я серьезен, как никогда. И совершенно трезв, заметьте, — невозмутимо откликнулся Атос.

— Что же вы в таком случае предлагаете?

— Что я предлагаю? Черт побери, я предлагаю попытаться вытащить д'Артаньяна, как только что вы сами сказали!

— Да, но как это сделать?!

— Как мы и намеревались с самого начала.

— Но ведь мы только что пришли к выводу, что это невозможно!

— На свете существуют невозможные вещи, однако их немного.

— Итак?..

— Итак, этой ночью мы попробуем, если вы не против.

— Как, тысяча чертей, я могу быть против, если есть хоть малая надежда! — вскричал оживший на глазах Портос.

— Что до меня, — кротко проговорил Арамис, — то мне остается только присоединиться к вам, так как, если мне вздумается возразить, я все равно в меньшинстве.

— Тем лучше, — невозмутимо произнес Атос. — Тогда я отправляюсь в казармы мушкетеров, а вы распоряжайтесь остальным. Я всецело полагаюсь на вашу аккуратность и предусмотрительность, Арамис, а также на ваш военный опыт и решительность, Портос.

И Атос ушел. После этого был вновь призван Планше, которому поручили привести полуроту копейщиков. Жемблу, находившийся в соседней комнате, занялся сматыванием лассо, присоединив к нему еще несколько веревок попрочнее. Арамис уделил внимание арбалету, а Портос — пистолетам и шпагам.

Одним словом, работа закипела, и время до наступления сумерек прошло незаметно.

Поначалу из темноты доносились крики и шум. Затем раздалось несколько выстрелов. Часовые у ворот насторожились.

Конский топот, опять крики, беспорядочная стрельба и… из ночной темноты выступила фигура человека с обнаженной шпагой в руке.

В полном соответствии с известным читателю планом Портоса, мушкетер (а человек, появившийся из темноты, несомненно был мушкетером) прерывистым голосом сообщил часовым о нападении целой шайки мятежников на карету с арестантом. Дальнейшие события развивались так, или почти так, как ожидалось. Подошедший на шум офицер раздумывал недолго. Он приказал отворить ворота, и отряд гарнизона Бастилии поспешил на выручку конвою мушкетеров, подвергшихся нападению.

Тем временем небольшая группа, состоящая из Портоса, Арамиса и Жемблу, форсировала внешний ров. Он не был заполнен водой, поэтому заговорщики просто спустились на его дно, поросшее бурьяном, на веревках, а затем взобрались на вал с противоположной стороны.

Тут они столкнулись с первым непредвиденным препятствием. Оно предстало перед ними в виде часового в железном шишаке, собиравшегося было поднять тревогу, но своевременно схваченным Портосом за ногу и повергнутым наземь. Часового связали, заткнули ему рот платком и оставили лежать возле стены. На стену поднялись по лестнице, которую Портос нес как перышко и которая жалобно заскрипела под его внушительным весом.