– Не случилось ли несчастья? – обратилась она к мадам Байе, приставившей к подслеповатым глазам лорнет и также смотревшей в сторону материка. – Ведь наш добрый Бризон уже не так молод… Он ровесник покойному виконту…
Мадам Байе, имевшая обыкновение самым внушительным тоном произносить самые оглушительные банальности, заявила, что мсье Бризон, действительно, уже не мальчишка и все же бодр и крепок! Повар Жескар, также топтавшийся на причале, выразил обеспокоенность тем, что не получит вовремя заказанную в Порту корзинку свежих яиц.
– А я-то хотел приготовить для вас, госпожа виконтесса, крем, такой, как любил наш дорогой виконт! – сетовал он.
– Жескар, если с нашим другом что-то случилось, крем я вам закажу не скоро! – отрезала Елена.
Она была вне себя от тревоги. Со смертью Бризона оборвалась бы последняя нить, связывающая ее с прошлым. Виконт, ее добрый приемный отец, верный друг, был мертв. Майтрейи слишком счастлива, чтобы ее понять, и слишком далеко, чтобы утешить. Евгений? Он написал за все время лишь два письма на парижский адрес, который на прощание оставила ему Елена. Письма переслали на остров с большим опозданием. Каждое письмо содержало радостную весть о рождении ребенка, и Елена читала их с трепетом, одновременно сладостным и горьким. Савельев написал лишь раз и также в Париж через несколько месяцев после того, как она уехала из России. Письмо было короткое, почти сухое и самое неутешительное. Зинаида, жестоко искалеченная братом, скончалась в тюремной больнице, несмотря на то, что статский советник за свой счет приводил к ней лучших врачей. «Сам доктор Гааз ничего не смог сделать, – сообщал Савельев. – Чудо уже то, что эта женщина прожила еще полгода! Это была совершенно невероятная воля к жизни!» Тогда Елена пришла в такое смятение, что прямо написала ему о своих сомнениях и подозрениях насчет того, что их дочь могла быть жива, о расследовании Алларзона, о его версии, что Зинаида продала младенца князю Головину…
«С этой скверной женщиной умерла моя последняя надежда найти дочь, – писала она Савельеву. – Что же, видно, небу угодно, чтобы я всю оставшуюся жизнь надеялась, ничего не зная наверняка!» Отослав письмо, Елена немедленно пожалела о своей откровенности. Это было похоже на малодушие – делить боль с человеком, который когда-то сделал ее несчастной. Савельев на письмо не ответил, и Елена очень рассчитывала на то, что оно пропало в дороге.
– Если Бризон не появится сегодня, значит, что-то случилось… – Елена присела на свернутый в бухту канат. – Готовьте лодку, ближе к вечеру, может быть, придется кого-то послать в Порту!
– Смотрите, смотрите! – вскричал вдруг босоногий мальчишка-португалец, младший из слуг, самый отчаянный скалолаз и удачливый рыбак. – Вон шхуна сеньора Бризона!
И впрямь, его зоркие юные глаза углядели прыгающую вдали, в солнечном мареве, точку. Елена, охваченная непонятным волнением, вскочила. У нее сделалось сильное сердцебиение.
– Что же ты так кричишь, Аугусто? – упрекнула она мальчишку. – Мне чуть дурно не сделалось! «Марсель» опоздала, только и всего!
– Сеньор Бризон не один! – докладывал между тем мальчишка, взбираясь на маленькую смотровую вышку. На ее верхней площадке в ненастье зажигали фонарь, служивший маяком.
– О да, с ним матрос! – авторитетно подтвердила мадам Байе.
– Нет, Жоакин стоит на корме, я узнаю его по красному платку! – возразил мальчишка. – Это какой-то сеньор… В черной шляпе и сером плаще!
Спустя несколько минут, когда шхуна приблизилась, Елена и сама увидела то, что видел зоркий Аугусто. Шхуна везла на остров гостя. Его лица виконтесса не могла разглядеть, одежда была самая обычная… И все же Елена вновь испытала приступ сильного сердцебиения, когда пассажир, вглядывавшийся в фигуры на пристани, вдруг снял шляпу и помахал.
– Это кто-то знакомый! – догадалась проницательная мадам Байе.
– Да, – уронила виконтесса, начинавшая различать черты лица незваного гостя. – Я знаю этого человека.
Когда шхуна пришвартовалась, Бризон, зажав в зубах прокуренную пенковую трубку, приветственно окликнул неподвижную Елену:
– Что, мадам, запоздали мы нынче? Ну, да зато привезли вам гостя из самой России! Он бродил по всем причалам, расспрашивал, как попасть на остров Мадлен, ему указали мою красотку «Марсель», и сперва я нипочем не соглашался везти, да он мне поклялся, что знает вас много лет!
– И это так, мой добрый Бризон! – словно во сне вымолвила Елена, протягивая руку пассажиру, который между тем спрыгнул с трапа на пристань и шел прямо к ней. – Савельев! Как вы узнали, что я здесь?
– Я знал только ваш парижский адрес, то есть адрес вашего поверенного… – Савельев, неловко пожав ей руку, изумленно оглядывал крошечную пристань, вырубленную в скале лестницу, белый ажурный особняк на вершине горы. – Мне пришлось долго его уговаривать, прежде чем он сообщил, куда пересылаются письма. Признаюсь, я его подкупил, так что лучше смените поверенного!
– Что вас привело сюда? – Елена пытливо всматривалась в его лицо. – Путь не ближний! Что случилось?
Савельев ответил не сразу. Он словно собирался с духом. Между тем, оглядевшись, Елена с удивлением обнаружила, что на пристани остались они одни. Матрос Жоакин и Аугусто уже волокли в гору тяжелые корзины с провизией. За ними следовал повар Жескар, торжественно несущий на вытянутой руке корзинку с яйцами. Мадам Байе и Мари-Терез, шушукаясь и оглядываясь, замыкали шествие, сопровождаемые бравым Бризоном, который грыз свою неизменную трубку и громко хохотал, отпуская дамам комплименты.
– Так что же случилось? – повторила Елена, заглядывая в глаза Савельеву.
– Месяц назад в Петербурге умер князь Головин, – выговорил тот наконец.
Елена пошатнулась и устояла на ногах лишь потому, что Савельев подхватил ее под локоть.
– Говорите! – почти беззвучно приказала она.
– Я получил ваше письмо, – хрипло продолжал Савельев, – и с тех пор моей единственной целью было обнаружить истину, какой бы страшной она ни была. Я не писал вам больше, потому что считал себя не вправе это делать, пока чего-то не добьюсь. Толмачева была мертва. Та проститутка, которую приводил к вам в Петербурге Алларзон, Мария, также скончалась в больнице. Единственный человек, у которого я мог бы добиться правды, был сам князь. Княгиня Головина… Вы не знаете, вероятно… Она совершенно безнадежна, ее держат в отделении для буйно помешанных и кормят насильно. Княгиня все время связана, у нее сделались пролежни. Я говорил с врачом… Несчастной женщине остались считаные месяцы. Она уже не знает, кто она такая, и говорить с ней бесполезно.
Елена в ужасе перекрестилась.
– Я употребил все меры воздействия, чтобы добиться правды у князя, но тот уверял меня, что никогда не входил в сношения с мещанкой Зинаидой Толмачевой, бывшей владелицей табачной лавки. – Савельев разглядывал доски пристани, не в силах выдержать взгляда женщины. – Я вынужден был уйти ни с чем. О том, что князь болен, и болен тяжело, я узнал месяц назад из присланной мне на квартиру записки. Писал камердинер, сам князь уже не в силах был держать перо. Меня просили тотчас приехать. Я торопился, как мог, но застал князя уже в агонии… Первый удар случился у него неделю назад, тогда отнялась левая половина тела, на моих глазах последовал второй удар… Головин хрипел, пытался что-то сказать, но не мог. Я вкладывал ему в пальцы перо – оно выпадало. Я выслал слуг и врачей, повторял имя Зинаиды, в сотый раз спрашивал о Татьяне… Наконец, он как будто понял меня и указал взглядом на ящик стоявшего в углу столика. Я открыл его… Там оказалось вот это!
Расстегнув сюртук, Савельев достал маленький бумажный сверток. Елена взяла его немеющей рукой.
– Откройте, Елена Денисовна, – странно дрогнувшим голосом предложил Савельев.
Виконтесса сорвала обертку. У нее на ладони оказалась эмалевая миниатюра: портрет очаровательной девочки лет шести, синеглазой светлой блондинки. Также в пакете обнаружился крошечный детский кнутик с перламутровой рукояткой.
