В один прекрасный день, выглянув из-за занавеса, Бернардо увидел среди зрителей Исабель и Хулиану в сопровождении дуэньи. По воскресеньям Нурия, несмотря на возражения дона Томаса, водила девушек на мессу. На этот раз, возвращаясь из церкви, сестры решили посмотреть представление. Цирк являл собой полинялый парусиновый шатер с посыпанной соломой ареной посередине. Зрители побогаче размещались на нескольких деревянных скамейках, простой люд следил за выступлениями артистов стоя. На арене силач поднимал коня, Амалия помогала Петрине забраться в кувшин, а Диего и Бернардо кувыркались на трапециях. После представления Пелайо устраивал на арене петушиные бои. Томас де Ромеу едва ли позволил бы дочерям отправиться в такое место, но девушкам удалось сломить отчаянное сопротивление Нурии.
— Если дон Томас узнает, чем мы тут занимаемся, он отправит нас домой на первом же корабле, — прошептал Диего, увидев женщин.
Тогда Бернардо вспомнил о маске, с помощью которой они пугали моряков на «Богородице». Братья проделали дырки для глаз в двух платках и закрыли себе лица, молясь, чтобы сестры де Ромеу их не узнали. На этот раз Диего решил не показывать фокусов, которые не раз демонстрировал дома. Юноша не сомневался, что его разоблачат, пока не услышал, как Хулиана обсуждает с Аньес Дюшам подробности представления. Девушка с восторгом рассказывала об отважных акробатах в черных масках и потихоньку от Нурии призналась, что подарила бы обоим поцелуй, если бы только они сняли маски.
С младшей сестрой вышло не так гладко. Друзья как раз праздновали благополучное окончание проделки, когда в их комнату без стука ворвалась Исабель. Девочка нередко поступала подобным образом, несмотря на строгий запрет отца. Не теряя времени даром, она тут же перешла к делу и заявила, что непременно выдаст таинственных акробатов, если они при первом удобном случае не отведут ее посмотреть на цыган. Ей во что бы то ни стало нужно было убедиться, что татуировки на теле силача настоящие, а его змея живая.
Вскоре Диего смог утолить терзающую любого семнадцатилетнего юношу жажду в объятиях Амалии. Любовники встречались тайком, оба отчаянно рисковали. Сойдясь с гадже, Амалия нарушила главный закон своего племени и могла жестоко за это поплатиться. Она вышла замуж целомудренной, как полагалось цыганской девушке, и хранила верность своему Рамону. Вдовство поставило женщину в двусмысленное положение. Она была еще молодой, но соплеменники обращались с ней как со старухой. Со временем Пелайо был обязан подыскать сестре нового мужа, но траур по Рамону не кончился. В таборе скрыться от посторонних глаз было невозможно. Амалия старалась выкроить время, чтобы встретиться с Диего в дальнем переулке, и, обнимая его, замирала от страха. Цыганка не была влюблена в юношу. После страшной смерти мужа она смирилась с одиночеством. Женщина была вдвое старше Диего, она прожила с мужем более двадцати лет, но оставалась неопытной в любовных делах. Их любовь с Рамоном больше походила на дружбу и нежную привязанность, чем на жаркую страсть. Цыгане заключали брак с помощью простого ритуала: жених и невеста делили кусок хлеба, смоченный их собственной кровью. Этого было достаточно. Союз освящала взаимная любовь. Свадьбу праздновали всем табором, с шумным пиром, песнями и танцами. Потом молодожены могли уединиться в дальнем углу шатра. Отныне им предстояло вместе бродить по дорогам Европы, терпеть лишения, спасаться от преследований и наслаждаться редкими счастливыми минутами. Амалия знала, что дух Рамона ждет ее в прекрасном загробном мире, куда он отправился после мученической смерти. Едва цыганка увидела изуродованное тело своего мужа, дивный огонь, горевший в ее душе, погас. Женщина больше не вспоминала о наслаждении, которое дарят мужские объятия. К Диего она не чувствовала ничего, кроме дружеского расположения. Амалия видела, что мальчик страдает без женской ласки, и решила его утешить, только и всего. Цыганка боялась, что ее муж превратится в злобный призрак и вернется покарать неверную супругу. Впрочем, в оправдание себе она могла бы сказать, что встречается с юношей исключительно из жалости и великодушия. Амалия так стыдилась их отношений, что занималась любовью, не снимая одежды. Она много плакала. Глубоко тронутый Диего осушал ее слезы нежными поцелуями; он постепенно начинал постигать тайны женского сердца. Несмотря на суровые нравы цыган, Амалия была готова утешить и Бернардо, если бы он только захотел. Но индеец ни на миг не забывал Ночную Молнию.
Мануэль Эскаланте долго наблюдал за Диего, прежде чем приступить к самому главному в жизни юноши разговору. Сначала доверчивая искренность молодого де ла Веги казалась маэстро подозрительной. Суровый и замкнутый человек, он принимал Диего за легкомысленного юнца. Однако после достопамятной дуэли с Монкадой Эскаланте изменил свое мнение. Он полагал, что смысл дуэли не в победе, а в том, чтобы перед лицом смертельной опасности раскрыть лучшие стороны своей души. Маэстро привык судить о людях по тому, как они держат себя во время поединка. В честной схватке становится видно, кто на что способен; чтобы достойно встретить опасность, мало быть хорошим фехтовальщиком, нужны хладнокровие и мужество. За двадцать лет у Мануэля Эскаланте еще не было такого ученика, как Диего. Среди его воспитанников было немало талантливых смельчаков, но ни один из них не проявлял такой твердости духа. Маэстро полюбил юношу как родного сына, и ежедневные уроки стали для него не более чем предлогом, чтобы увидеться с Диего. По утрам Эскаланте с нетерпением ждал своего ученика, но гордость и многолетняя привычка к дисциплине не позволяли ему появляться в фехтовальной зале раньше восьми. Во время урока Эскаланте и Диего почти не разговаривали, зато после подолгу беседовали.
Закончив занятия, они обтирались мокрым полотенцем, переодевались и поднимались на второй этаж, в комнаты, которые занимал маэстро. Там они могли поговорить в угрюмом, аскетически обставленном кабинете, среди книжных полок и развешанного на стенах запыленного оружия. Без остановки бормотавший себе под нос старый слуга разливал кофе в хрустальные чашки в стиле рококо. Друзья неизменно начинали беседовать о фехтовании, но скоро переходили на другие темы. Маэстро, испанец и католик, не мог похвастаться чистотой крови: среди его предков были евреи. Прадед Эскаланте сменил имя и веру, чтобы избежать преследований. Он сумел избежать встречи с кровожадной инквизицией, но лишился состояния, накопленного его семьей за сто лет. Когда родился Мануэль, от прежнего богатства остались одни воспоминания; деньги, картины, драгоценности — все пропало. Отец Мануэля держал крошечную лавку в Астурии, двое братьев занимались ремеслами, а третий пропал где-то в Северной Африке. Эскаланте немного стыдился родственников, ремесленников и купцов. Зарабатывать на хлеб — занятие, недостойное настоящего кабальеро. Маэстро был не одинок в таких суждениях. В то время в Испании работали только бедняки; один труженик кормил тридцать бездельников. С каждым днем Диего все больше узнавал о прошлом своего учителя. Во время первого откровенного разговора Эскаланте показал ему медальон, но не осмелился рассказать о своем еврейском происхождении. В тот день они, как обычно, пили кофе в кабинете. Мануэль Эскаланте достал ключ на тонкой цепочке, подошел к бронзовому ларцу, помещавшемуся на письменном столе, отпер его с торжественным видом и показал ученику медальон из золота и серебра.
