— Прекрати чесаться, — ворчал он, ударяя своей палкой. — Не выношу почёсывания! Ты не собака!
Они шли на восток, потом на север, часто в компании других торговцев, но иногда одни, так как, хотя леса и были полны изгоев и охотников, Хэрэгг считал, что вероятность попасть в засаду небольшая.
— Если нападут на одного торговца, — говорил он Сабану, — потом начнут нападать на всех, и вожди защищают нас. Но всё-таки есть опасные места, и там никогда не хожу в одиночестве.
Многие торговцы, объяснял Хэрэгг, передвигаются по морю, плавая в своих лодках вдоль побережья, и обмениваясь товарами только с теми племенами, которые живут на побережье, но эти моряки упускают поселения, расположенные далеко от берега, и Хэрэгг ведёт свои дела там.
Когда они приходили в селение, задачей Сабана было разгрузить товары с лошадей, разложить их на шкурах выдры перед хижиной вождя. Каган снимал тяжёлые сумки с лошадей, а затем сидел и наблюдал, а люди разглядывали его, так как он был настоящим гигантом. Женщины хихикали, а мужчины иногда, понимая, что у Кагана разум маленького ребёнка, пытались задирать его, однако Хэрэгг кричал на них, и те отступали, устрашённые его размерами и жесткостью.
Некоторые товары никогда не распаковывались, главным образом куски золота и пригоршни бронзовых брошей, которые откладывались для вождей, которым, как считал Хэрэгг, нужно было отдавать самое лучшее. Торговались целый день, иногда два дня, и когда торг завершался, Сабан укладывал товары для Сэрмэннина в одну кожаную сумку, а товары, оставшиеся для торговли — в другую, а Каган укреплял их на спинах лошадей. В одной небольшой сумке не было ничего, кроме прекрасных больших морских раковин, завёрнутых необычную траву, которая, по словам Хэрэгга, растёт в океане, но поскольку Сабан никогда не видел моря, ему это ни о чём не говорило. Раковины обменивались на еду.
Хэрэгг не был злым человеком. Сабан понял это не сразу, так как он боялся непроницаемого лица и быстрой палки. Но он обнаружил, что Хэрэгг не улыбался никому, кроме собственного сына. Он встречал любого мужчину, женщину или обстоятельства с одинаково угрюмым выражением лица. Говорил он мало, а слушал гораздо больше. Он разговаривал с Сабаном только во время длинных переходов, но говорил монотонно, как будто то, о чём он рассказывает, малоинтересно.
Они были далеко на севере, когда появились первые признаки зимы, пришедшие с холодными ветрами и капающими дождями. Люди здесь разговаривали на странном языке, который даже Хэрэгг понимал с трудом. В этих краях он обменял слитки бронзы и тёмные каменные топоры на небольшие мешки с травами, которые, говорил он, придают вкус хмельному напитку, который варят в Сэрмэннине. Потом он неохотно обменял один маленький бронзовый наконечник копья на плащ из овечьей шерсти и пару прекрасно сшитых башмаков из воловьей шкуры, которые он отдал Сабану.
Башмаки не налезали поверх браслетов, поэтому Хэрэгг усадил его и взял каменную головку топора из одной из своих сумок, размахнулся и ударил по кольцам, разбив их и сняв со щиколоток Сабана.
— Если ты теперь сбежишь, — глухо сказал он, — будешь убит, потому что это опасная страна.
Он уложил браслеты среди своего груза, и в следующем селении продал их за двадцать мешков ценных трав. В этом селении, когда горн возвестил о прибытии чужеземцев, все женщины попрятались в своих хижинах, чтобы чужестранцы не увидели их лиц.
— Здесь очень странно себя ведут, — сказал Хэрэгг.
Теперь Хэрэгг и Сабан разговаривали только на языке Чужаков. Рэтэррин превратился в воспоминание, безусловно, очень отчётливое, но постепенно изглаживающееся из памяти. Даже лицо Дирэввин расплывалось у Сабана в памяти. Он всё ещё чувствовал острую боль сожаления, когда думал о ней, но теперь, вместо жалости к себе, он был полон обжигающей жажды мести. Каждую ночь он утешал себя картинами смерти Ленгара и унижения Джегара. Но все эти утешения были перемешивались с новыми чудесами, которые он увидел, и необычными вещами, о которых он узнавал.
Он видел храмы. Многие были большими храмами: какие-то из них деревянные, но большинство — из камня. Камни образовывали обширные круги, а деревянные храмы устремлялись высоко к небу, и были обвиты остролистом и плющом. Он видел жрецов, которые изрезали себя ножами, так что из их грудь была залита кровью, когда они молились. Он видел край, где племя поклонялось реке, и Хэрэгг рассказал ему, как племя топит ребёнка в её омуте каждое новолуние. В другом месте люди поклонялись быку, каждый год разному, забивали животное в день Летнего Солнца и съедали его мясо перед тем, как выбрать новое божество. В одном племени был безумный главный жрец, который бился в судорогах, истекал слюной и бормотал что-то невнятное, а в другом — разрешалось быть жрецами только калекам. В этом месте поклонялись змеям, а неподалёку было селение, в котором руководила женщина. Это показалось Сабану самым необыкновенным, так как она была не просто влиятельной колдуньей, как Санна, а вождём всей общины.
— У них всегда вождями были женщины, — сказал Хэрэгг, — сколько я их помню. Кажется, их богиня приказала это.
Женщина-вождь настаивала, чтобы Хэрэгг спал ночью в её постели.
— Она ничего не купит, если я откажусь, — объяснил великан. Именно в этом селении Хэрэгг велел Сабану срезать ветку тиса и сделать для себя лук. Хэрэгг купил для него стрелы, уже уверенный, что Сабан не воспользуется оружием против своего хозяина.
— Но только не давай стрелы Кагану, — предупредил он Сабана, — а то он непременно поранится.
Шрам от отрезанного пальца превратился в твёрдую мозоль, и Сабан обнаружил, что теперь ему удобнее использовать лук. Отсутствующий палец был знаком его рабства, но не мешал стрелять. Его волосы вновь густо отросли, и бывали дни, когда он замечал, что смеётся и улыбается. Однажды утром он проснулся с неожиданным чувством, что ему нравится такая жизнь с суровым Хэрэггом. Эта мысль причинила острую боль вины перед Дирэввин, но Сабан был молод, и его горести быстро растворялись в новизне.
В селении, где руководила женщина-вождь, они ожидали, когда соберётся группа торговцев. Следующий переход, по словам Хэрэгга, был очень опасным, и разумные люди не ходят по этой дороге в одиночестве. Женщине-вождю заплатили куском бронзы за двадцать воинов для сопровождения, и холодным утром торговцы пошли на север, направляясь в унылые лишённые растительности болота, темнеющие под хмурым небом. Здесь не росли деревья, и Сабан не понимал, как кто-либо может жить в таких местах, но Хэрэгг сказал, что есть глубокие каменные расщелины среди болот, и пещеры, спрятанные в этих расщелинах, а изгои делают себе жилища в таких сырых и холодных местах.
