Кобзин спросил, возьмется ли Надя хозяйничать. Она не стала отказываться. Семен Маликов подобрал ей в помощь человек двадцать добровольцев, и работа закипела.
Посреди двора на каменных плитах были установлены два громадных котла, под ними разложены костры, за дровами не приходилось далеко ходить.
Суп еще не был готов, а во двор уже потянулись красногвардейцы с котелками, мисочками и другой посудой. Голодных оказалось гораздо больше, чем предполагал Кобзин, но супа было наварено столько, что Надя не сомневалась, наливала каждому по три половника. Большинство пристраивались прямо тут же, во дворе, и с жадностью набрасывались на горячую и душистую похлебку; иные прятали котелки под полу и, осторожно вышагивая, чтобы не пролить драгоценную жидкость, уходили со двора, уносили паек домой. Были и такие, что, опустошив котелок, снова подставляли его и просили «добавка». Надя поначалу подливала кому половник, кому два, но взявшийся наблюдать за порядком Иван Игнатьевич попросил не делать этого — каждый не отказался бы от «добавка», но не всякий осмеливается подойти, а надо дело вести так, чтобы все были равны и ни у кого не возникало даже маленькой обиды.
Кобзин раза два показывался на крыльце и, посмотрев, как дружно подвигается очередь к котлу, снова уходил. «А ел ли что-нибудь он сам?» — подумала Надя и, улучив свободную минуту, побежала в дом.
По тому, как Кобзин обошелся с ней, как запросто, по-братски обращались к нему люди и как прост и заботлив был он со всеми, Надя убедилась, что Семен был прав, когда хвалил Кобзина. И сейчас она бежала к нему не как к комиссару, а просто как к хорошему человеку, забота о котором приносит радость.
Но пробраться к нему оказалось делом не легким.
Почти все комнаты громадного стрюковского дома были битком набиты красногвардейцами разных возрастов, начиная с безусых пареньков и кончая пожилыми и седобородыми, как Иван Игнатьевич; тут были люди, одетые и в солдатские шинели, и в разных мастей полушубки, и казакины, и чапаны, и пальто, и в стеганые фуфайки; обутые в сапоги, постолы, валенки, лапти и ботинки с обмотками и без обмоток; тут говорили по-русски, по-татарски, по-башкирски, по-украински, и у каждого за спиной висела винтовка или дробовик, а то и старинная пищаль.
Надю узнавали, приветливо ей кивали, одобрительно подмигивали, а кто-то сказал ей вслед, что она молодец девка. Такое отношение ее радовало, и все эти люди, еще вчера непонятные «красные», вызывавшие разные противоречивые чувства, сейчас казались ей давно знакомыми, словно родными. И она радовалась, что находится среди них, что смогла хоть чем-нибудь помочь им, и готова была работать на них хоть до утра, а если потребуется, и весь следующий день.
У двери бывшего стрюковского кабинета стоял молодой улыбчивый парень с винтовкой в руках и широкой красной лентой на шапке-ушанке. Он одним из первых получил паек и первый же попросил «добавка», а прикончив его, подошел к Наде и сказал, что он мог бы выхлебать весь котел, потому что никогда еще такого супчика не едал, а супчик хорош потому, что варила его такая раскрасавица царевна-несмеяна. Он никого не пускал в кабинет, ссылаясь на то, что там сейчас решаются важные, дела. Надю тоже отказался пропустить, но когда она сказала, зачем ей нужен комиссар Кобзин, тихонько приоткрыл дверь и жестом пригласил Надю войти.
В кабинете людей было больше, чем в других комнатах, и накурено погуще. Сквозь дымовое облако при тусклом свете небольшой лампешки трудно было рассмотреть лица, но комиссара Кобзина Надя увидела. Он сидел у стола в шинели внакидку и говорил, а все внимательно слушали. Речь его была неторопливой, но уверенной, он прочно пригонял слово к слову, сопровождая их решительными и четкими жестами.
— То обстоятельство, что мы вышибли из города белоказаков, — большое и серьезное дело. Оттеснив белых, мы захватили крупный железнодорожный узел, лишив их тем самым наиболее удобного, в особенности в условиях зимы, пути сообщения; а для себя открыли возможность прямой связи с Москвой и другими большими городами, хотя бы с Самарой. Там есть революционный пролетариат, от него мы можем ждать и, безусловно, получим поддержку. Наша победа — одна из общих побед революции. Большая победа. Она досталась нам нелегко. Вы все хорошо знаете, сколько мы потеряли товарищей. Во многих домах сейчас оплакивают и будут оплакивать еще долго своих кормильцев. Упорно, жестоко и кроваво защищаются белоказаки, но им не выстоять перед нами, перед народной силой. Ведь у нас только добровольцы! Да, мы одержали победу. Но мы должны готовиться к новым боям, а они будут до тех пор, пока белопогонную свору окончательно не сломим и не сметем с лица земли. И у нас есть еще один враг страшный — голод. А с ним и холод. Продовольствия нет. Мы обязаны найти его. Немедленно. В первую очередь накормить армию. На голодный желудок долго не провоюешь.
— Как вы думаете достать продовольствие? — раздался чей-то голос. — Где именно? В магазинах пусто.
— Из частных запасов.
— Каким образом? — спросил тот же голос.
— Поголовный наистрожайший обыск, — коротко и убежденно ответил Кобзин.
— Но ведь это экспроприация?! — возмущенно заявил тот же голос. — Можно вызвать недовольство, настроить против себя известную часть населения. Вы это принимаете в расчет? На такой шаг мы не пойдем!
С места поднялся командир отряда Аистов, молодой сухощавый человек в кожаной куртке.
— Кто это — «мы»? — спросил он. — Нельзя ли поточнее?
— Мы — это фракция социал-революционеров, и вы, товарищ Аистов, прекрасно знаете. Не понимаю, зачем нужна такая инсценировка.
— А затем, чтобы знали не только два-три человека, а все присутствующие, — сказал Аистов.
— Ну, хорошо, товарищ Буклин, — обратился к возражавшему Кобзин. — Вы не согласны с моим предложением — да оно не только мое, а всей фракции большевиков, — тогда скажите, какие меры предлагаете вы?
К столу направился плотный черноволосый человечек. Пробирался он осторожно, чтобы никого не задеть, и на каждом шагу извинялся.
— Я вам сейчас отвечу, — сказал он. — Да, отвечу. О положении в городе мы не менее вас осведомлены. И не менее вас испытываем боль за те страдания и муки народные, которые сеет костлявая рука голодной смерти. Выход из этого критического положения должен быть найден. Обязательно. И он будет найден. В природе нет неразрешимых задач, отсюда — и данная задача будет решена. В чем это решение? В том-то и трудности наши, что мы пока — я подчеркиваю: пока! — не нашли его. Но найдем! Давайте же в конце концов искать выход совместными усилиями.
— Мы уже нашли! — прервал его командир отряда Аистов. — И завтра же приступим к выполнению.
