Отстав от бледной Лолы, потеряв брата в революционной суете, Арсений оказался перед необходимостью взять бразды судьбы в собственные руки. Родителям удалось-таки уехать, но через Одессу и Стамбул, Гарри, сбежав из Крестов, сражался в деникинской армии, надежды соединиться с ним таяли, как клочковатый петербургский туман. Их семикомнатную квартиру уплотнили, в распоряжении растерянного Арсюши теперь были только две комнатки, но он и их не смог отстоять и в итоге остался заперт в одну-единственную, угловую, которую заполонили книги, портреты, безделушки со всех стен, сервантов и этажерок некогда богатой аристократической резиденции. Некоторые вещи, нелюбимые, купленные не для него или выбранные без его одобрения, пошли на обмен, кое-что удалось выгодно пристроить ростовщикам. В общем, он пережил тяжелые годы и вышел в сносные двадцатые потрепанным, исхудавшим, но по-прежнему романтиком.
Петроградская консерватория тоже преодолела кровавую полосу под рукой умелого кормчего Александра Глазунова, в Большом зале Каменного театра все так же звучали вневременные сонаты Бетховена, оркестр наскоро разучил «Варшавянку», а хор включил в репертуар «Интернационал». Хочешь жить – умей петь под любую дудочку. После нескольких придирчивых допросов Арсения зачислили в штат, позволили заниматься любимым ремеслом. Ему большего и не требовалось. Жизнь его проходила не в маленькой комнате дома Кушелёвой, доверху заполненной отжившим хламом, а в оркестровой яме со скрипкой в руках. Там он дышал, ел, пил, думал, а дома только спал без сновидений и без удовольствия.
Все закончилось в 1932-м: первая же невнимательная чистка выявила в скрипаче Корниевском дворянина, царского прихлебателя и белогвардейского сынка. Таким злостным контрреволюционерам не полагалось места в культурной революции и роли на ленинградской сцене. Его грубо разбудили среди ночи и велели собираться в ссылку. Сбацать три аккорда для «Бродяги» сумеет и пролетарский скрипач.
Арсений Михалыч выслушал приговор, вежливо попрощался и закрыл дверь в темный коридор. Под ногой обиженно тренькнула палехская шкатулка с коллекцией оловянных солдатиков. Давно пора подарить какому-нибудь малышу, а все рука не поднималась: жалко, с Гарри все детство самозабвенно воевали, батюшка их из Тулы привез на Рождество, специально задержался, ждал, едва не опоздал к празднику. Венера на шкафу издевательски повела фарфоровыми бедрами и отвернулась, полная томного пренебрежения. Завтра его вышлют черт знает куда.
На меланхолию и рассиживания времени не оставалось. Кушетка скрипнула, прогинаясь, и тут же выпрямилась. Надо собрать все ценное. Рука потянулась к лампе, ровный розовый свет тронул корешки любимых с детства книг. Надо взять с собой Тютчева, Шопенгауэра и Бернса. И ноты непременно, у него же богатейшая коллекция нотных изданий. Нутро обожгло, как будто он хлебнул неразбавленной самогонки: а как же скрипка?
Утром из комнаты вышел посеревший скелет в мятом пальто, меховой шапке и легкомысленных парусиновых туфлях. Руку оттягивал деревянный чемодан с медными заклепками, старорежимный, по-генеральски чинный. С этим самым чемоданом Арсений собирался пятнадцать лет назад уехать в Европу. Злая усмешка искривила рот: кто бы мог предположить, что все-таки сгодится вещь в путешествии? Вторая рука обнимала и покачивала запеленутого младенца в голубом атласном одеяле. Учитывая теплые августовские зори, пальто и шапка смотрелись маскарадно, как будто персонаж выдвинулся на капустник. Голубой шелк перетягивала грубая бечевка, ребенок не издавал ни звука.
– Дядь Сеня, откуда у тебя лялька? – Соседский Петрушка с любопытством заглядывал в кулек.
– А у меня для тебя подарочек. – Арсений улыбнулся и протянул Петьке коробчонку с солдатиками. – А ребеночек это моих друзей, попросили приглядеть. – Он нарочито повысил голос, чтобы шуровавшая шваброй Петькина матушка дословно расслышала.
– У-у-у-у-у! – завопил Петька. – Мамка, батяня, мне чаво подарили! – Пацанячий восторг перерос все коммунальные границы.
– Это кто с тобой, Корниевский? – грубо спросил сосед-путиловец. – Где взял дите? Пролетарское или ваше, буржуйское?
– Буржуйское, буржуйское, не извольте волноваться, – вежливо ответил Арсений Михалыч и поспешил выйти на улицу.
Перед подъездом он поставил чемодан на торец, уселся, положив на колени сверток, и стал ждать. Про него не забыли. Через час подъехала черная эмка.
– Вот те на, ожидаете-с, вашблагородь, – съерничал веселый кудряш в кожанке, – а мы думали, еще почивать изволите.
– Зачем же, сказано было в восемь. – Арсений встал, обнял дитя, подошел к задней двери автомобиля. Чемодан он оставил на поруки сопровождающего.
– Эй, поклажу свою сам тащи, – одернул его кудряш, – вы свои барские замашки-то бросьте, вашмилость, а то как бы не вышло чего.
– Чего же? – Арсений смотрел прозрачными синими глазами наивно и насмешливо одновременно.
– А дите у вас откуда? Не было указано никакого дитя.
– Это… мое, доверили.
– Ну тащи, раз твое. – Кудряшу надоело препираться, он прыгнул на переднее сиденье, и эмка покатила к вокзалу.
Полдня разбирались, шли вдоль перрона в одну сторону, потом в другую, кто-то выкрикивал фамилии, искал потеряшек, грозил хриплым, сорванным голосом. Наконец Арсения затолкали в вагон с раздраженной кучей таких же разочарованных. Пот катился по лицу из-под меховой шапки, под пальто все промокло до нитки, до трусов. Удивительное дело: малыш ни разу не захныкал, не попросил есть, не испачкал пеленки. Просто висел под локтем у скрипача, как вещь, завернутая в праздничный голубой атлас.
Тронулись вечером, под нараставшую интродукцию сумерек. Усталые пассажиры замолчали, уставились в сиреневые окна, стараясь запомнить напоследок привокзальные переулки, крыши складов, деревья и кусты, проселочные дороги и овраги. Одни молились, другие прощались. На Арсения никто не обращал внимания, и он сидел, закрыв глаза, сжимая в руках шапку и сверток, подоткнув под колени чемодан.
– Это мальчик или девочка? – его вывел из полудремы звонкий женский голос.
– А? – Выныривать в действительность не хотелось.
– Говорю, ребеночек какого пола?
– М-мальчик, – нехотя ответил Арсений, прикрывая конверт уголком одеяльца в том месте, где полагалось находиться личику.
– А что ж вы его не покормите?
– С-спит.
– Странно, ни пискнул ни разу. – Дама бесцеремонно потянулась к одеяльцу, но он успел схватить ее за руку.
– Позвольте, мадам, я… я сам.
Она обиженно отодвинулась. Это была стройная шатенка с сильной и гибкой талией под клетчатой суконной жилеткой, явно перешитой из мужской. Ножка в домашней тапочке непринужденно болтала в узеньком проходе между полками, едва не задевая сидевших напротив. Высокие ботинки на каблуке, с кантом по низу и шнуровкой аккуратно стояли под ее местом. Запасливая модница.
С провозом им нешуточно повезло: настоящий пассажирский вагон с мягкими сиденьями, двумя уборными и даже с зеркалами в узких вставках между полками. Правда, хромированные поручни давно исчезли, их место заняли простые крашеные деревяшки, натертые ладонями до шелковой гладкости. Сидушки тоже доживали положенный век, перепоясались неказистыми разнокалиберными швами и дышали прорехами в испуганные зады ссыльных. Двери в купе начисто снесли, вместо двух полок задействовали три и в проходах набили дополнительных плацкарт, наглухо перекрыв окна, но в целом условия претендовали на статус вполне сносных. Арсению досталась нижняя полка, потому что на верхних разместились дети из соседнего отсека. Он улегся на одну половинку пальто, укрылся второй, обнял сверток с предполагаемым младенцем и сладко уснул: либо сказалась бессонная ночь накануне, либо подействовал усыплявший всех и во все времена мерный перестук колес.
Утро удивило запахом свежезаваренного чая. Вчерашняя соседка колдовала над огромной оловянной кружкой, отоваривая соседей стаканами и чашками. Неожиданный приятный сюрприз. Арсений решил не пропускать везения и быстро подсел в очередь к чаевничавшим. Ему достался вдобавок кусок сахара и веселая улыбка.
