Теперь мы приближались к урезу воды, и песок глушил звук шагов. Позади раздался голос Сарамаго-Португальца, еле слышно читавшего:
Передо мной приборы разложили, Я высоту стал солнца замерять, Спеша найти с усердьем неизменным, Тех мест расположенье во Вселеннойnote 18.
— Что это за бред? — осведомился кто-то, и португалец, нимало не обидевшись, объяснил, несколько гнусавя и подсвистывая на согласных, что на Лопе и Сервантесе свет клином не сошелся, есть еще и Кэмоинш, а сам он, Сарамаго, перед схваткой всегда повторяет эти строки, идущие у него из глубины души, а кому не пришлись по вкусу «Лузиады», тот может отправляться к такой-то и такой-то матери.
— Передо мной приборы разложили, а мы на вас с прибором положили, — вполголоса откликнулся кто-то.
Иных комментариев не последовало, и Сарамаго продолжал бормотать себе под нос бессмертные октавы. Привязанные к сваям, покачивались на воде две лодки, явно предназначенные для нас: в каждой сидело по человеку. Мы столпились на берегу в ожидании.
— За мной, — сказал Алатристе своим.
Он был без шляпы, в нагруднике из буйволовой кожи, с кинжалом и шпагой у пояса. Разделившаяся надвое команда стала прощаться — зазвучали шуточки, пожелания удачи и неизбежное при сей верной оказии бахвальство насчет того, сколько глоток перережет каждый, только дай. Не было недостатка и в бранных словах, звучавших, когда кто-нибудь оступался в темноте, и призванных скрыть известную тревогу. Себастьян Копонс повел своих людей ко второй лодке.
— Дашь нам отплыть — и давай следом, — тихо сказал ему капитан. — Не сразу, но особенно не тяни.
Тот по своему обыкновению ограничился безмолвным кивком и остался на берегу, покуда его партия грузилась в лодку. Последним полез счетовод Ольямедилья, едва различимый в темноте в своем темном одеянии. Предпринимая героические усилия перевалиться через борт, силясь высвободить запутавшуюся между ног шпагу, он шлепал по воде, покуда его не втащили в лодку.
— Пригляди за ним, если сможешь, — прибавил Алатристе.
— Окстись, Диего, — отозвался арагонец, туго обвязывая платок вокруг головы. — Не многовато ли поручений для одной ночи?
Алатристе еле слышно рассмеялся сквозь зубы:
— Кто бы мог подумать, а? Опять резать фламандцев — но уже в Санлукаре…
Копонс тоже хмыкнул:
— Когда рука набита, не все ли равно, где… Войдя в воду примерно по щиколотку, я перенес ногу через борт и устроился на банке. Через мгновение к нам присоединился и капитан.
— На весла! Навались!
Мы разобрали весла, вставили уключины и начали грести, с каждой минутой удаляясь от берега, а сидевший на корме рулевой направлял лодку к дрожавшему на поверхности воды световому пятну. Вторая лодка держалась поблизости, гребцы почти беззвучно погружали и вытаскивали весла.
— Медленней, — сказал Алатристе. — Медленней…
Я сидел рядом с Бартоло и, уперев ноги в переднюю банку, равномерно подавался вперед, почти достигая подбородком колен, и откидывался назад вместе с тяжеленным веслом. В этот миг я поднимал голову к небу, усыпанному отчетливо видными звездами. А наклоняясь, иногда оглядывался через плечо. Свет на корме галеона был все ближе.
— Ну чем тебе не галеры… Все-таки не удалось от них отвертеться… — бормотал рядом со мной Типун, с усилием занося лопасть.
Вторая лодка — на носу виднелся знакомый силуэт Копонса — начала отставать. Потом и вовсе исчезла во тьме — слышался только приглушенный плеск воды. Вот смолк и он. Ветер свежел, легкая зыбь раскачивала лодку, грести в лад становилось все труднее. На полпути капитан приказал смениться, чтобы гребцы не выбились из сил перед боем. Пенчо Шум-и-Гам сел на мое место, а Маскаруа заменил Бартоло Типуна.
— Никому — ни звука, — шепнул Алатристе. — И глядеть в оба!
Мы были уже совсем близко. Я видел громоздкий темный корпус, врезанные в ночное небо очертания мачт. Горевший на шканцах фонарь высвечивал корму. Второй, стоявший на палубе, озарял бакштагиnote 19, переплетение снастей и основание грот-мачты. Свет просачивался также из открытого орудийного люка. На палубе не было ни души.
— Суши весла! — приглушенно скомандовал капитан.
Лодка закачалась на мелкой волне. От огромной кормы нас отделяло не больше двадцати футов. В воде, у нас под самым носом, дрожало отражение кормового фонаря. С борта галеона свисала веревочная лестница — шторм-трап.
— Готовь кошки.
Из-под банок достали бухты узловатых тросов с прикрепленными к ним абордажными четырехлапыми крючьями.
— Помалу вперед! Тихо…
Еще несколько ударов веслами — и мы продвинулись к самому борту. Прошли под высоченной черной кормой, отыскивая места, которые сигнальный фонарь оставлял во тьме. Все мы напряженно смотрели вверх, затаив дыхание, ожидая, что в любую минуту там мелькнет голова, раздастся крик, сигнал тревоги, а за ним следом грянет залп из аркебуз или ударит картечь. Весла легли на дно лодки, и та, проскользив еще немного, ткнулась в деревянную обшивку борта как раз под болтающимся шторм-трапом. Мне показалось, что звук этого удара должен был перебудить всех на свете. Однако на галеоне все было по-прежнему тихо. Лодка, будто и ей передалось снедавшее нас напряжение, заходила ходуном, когда мы лихорадочно начали освобождать оружие от тряпья, готовясь к подъему. Я затягивал потуже все шнуры на своем колете, когда увидел совсем близко лицо капитана. Глаз его я различить не мог, но знал — он смотрит на меня.
— Помни, мой мальчик: каждый за себя, — тихо проговорил Алатристе.
Я кивнул, хоть и знал, что он не увидит этого. Потом рука его на краткий миг крепко стиснула мое плечо. Я поднял глаза, сглотнул слюну. До палубы было футов шесть с половиной.
— Наверх! — прошептал капитан.
Теперь фонарь освещал ястребиный профиль, густые усы. Позванивая шпагой и кинжалом у пояса, он, глядя вверх, полез по шторм-трапу. Я, не размышляя, последовал за ним, слыша, как мои товарищи, уже не скрываясь, закидывают кошки, с глухим стуком ударяющиеся о палубу и фальшборт. Не существовало уже ничего, кроме напряжения почти болезненного, судорогой сводившего мои мышцы и все нутро, покуда я карабкался по веревочной лестнице, торопливыми рывками подтягиваясь со ступеньки на ступеньку, скользя по обшивке борта.
— Ах, чтоб тебя!.. — сказал кто-то внизу.
И в тот же миг у нас над головами раздался крик — я увидел голову, смутно освещенную с кормы. Не веря своим глазам, моряк смотрел на карабкающихся по борту. Он и не успел поверить, что это ему не снится — добравшийся доверху капитан Алатристе по самую рукоять вонзил ему в горло кинжал. Но послышались крики, затопали ноги по палубам. Из орудийных люков показались еще несколько голов, высунулись — и тотчас скрылись, залопотав по-голландски. Задев меня каблуком, капитан спрыгнул на палубу. Выше, на шканцах, мелькнула фигура: я увидел тлеющий фитиль, а затем — ослепительную вспышку. Грохнула аркебуза. Один из наших, по веревке лезший на борт рядом со мной, разжал руки и опрокинулся в воду, не успев даже вскрикнуть. Раздался всплеск
