Дороти Даннет - Путь Никколо

Затем она в одиночестве вернулась к себе, села на стул, подняла и разложила на коленях бумаги.

Смелая женщина, эта Марианна де Шаретти, говорили друг другу бюргеры в Брюгге. Посылает своего капитана с отрядом наемников через Альпы еще до Рождества, а с ними и стряпчего, который, вероятно, лучше разбирается в делах, чем она сама. К тому же сумела убедить и Медичи, и Дориа, и даже Строцци доверить свои товары и письма тому же самому Асторре, который готов взять под свое покровительство любого, кто пожелает отправиться на юг в безопасности. Покойный супруг ее никогда не пошел бы на такой риск, утверждали друзья вдовы, пряча бритые подбородки в меховые воротники. Однако этот риск может принести ей целое состояние, если они вернутся невредимыми.

Что же до пресловутого стряпчего, то Юлиус испытывал куда меньше страхов, чем все остальные. Конечно, идти через горы зимой довольно неприятно, но в этом нет ничего выдающегося, и к тому же, в лице кривоногого взрывного коротышки Асторре, они имели самого опытного проводника караванов, какого только можно себе представить. И хотя сейчас во дворе столпотворение телег, мулов, лошадей-тяжеловозов, ящиков, бочонков и тюков представляло собой подлинный хаос, но кавалькада обретет форму очень быстро, задолго до того, как завершит трехнедельное путешествие на юг, через земли Бургундии, в мерзлую, ветреную и алчную Женеву, куда, собственно, и направлялись все торговцы и добрая половина товаров в повозках.

После этого им придется идти в обход большого озера, а потом, через снега — на перевал, который приведет их в Италию. Но к тому времени в караване останутся только люди Шаретти; Асторре, его двенадцать конных бойцов, шестеро лучников и восемнадцать человек прислуги вместе с лошадьми и мулами. А вместе с ними (поскольку Асторре питал подлинную страсть к хорошей кухне) деловитый повар-швейцарец по имени Люкен, и кузнец Асторре, немец Манфред, а также помощник Асторре, мрачный англичанин-наемник, откликавшийся на имя Томас, — именно к нему в ученики отдали беднягу Клааса.

Феликс дулся. На лице Феликса, когда он провожал взглядом отъезжающих со двора Юлиуса и Клааса, ясно была написана злость и зависть.

Юлиус был знаком со всеми наемниками. Все они рано или поздно объявлялись в Брюгге или в Лувене, и он беседовал с ними и выплачивал жалованье. Он полагал, что состав каравана ему полностью известен, пока не узнал о новых планах вдовы, и был потрясен. Теперь у них появился чернокожий слуга. Тот самый, что нырнул достать кубок. Тот самый, которого подарил вдове ростовщик Удэнен, а теперь вдова, которая не желала ни оскорбить minen heere Удэнена, ни оказаться ему слишком сильно обязанной, посылала раба вместе с караваном. Небольшая роскошь.

Но и это еще не все. К их услугам имелся также монах. Поющий монах по имени брат Жиль, который прискорбным образом составлял часть того груза, что Медичи отправляли во Флоренцию, вдобавок к трем полным наборам гобеленов; творениям парижских ювелиров, тщательно упакованным в мягкую ткань; пакетам с депешами и четырем дорогостоящим тонконогим лошадкам, — особый дар для племянника Козимо, Пьерфранческо.

И наконец, самое поразительное, лысый лекарь Тобиас, который, судя по всему, рассорился с капитаном Лионетто и предложил свои услуги его сопернику Асторре. Как оказалось, именно у мастера Тоби было больше всего забот по пути в Женеву: он срезал мозоли и прописывал слабительное, либо порошки, которые должны были оказать обратное действие. Юлиус, наблюдая за ежедневными мучениями Клааса, успокаивал себя той мыслью, что лекарь не выказывает особой тревоги на его счет, несмотря даже на то, что в первые дни беспощадный Томас обходился с ним довольно жестоко.

Судя по всему, его девизом и впрямь было: «Убить или излечить», что особенно опасным казалось для Клааса, не столь давно оправившегося от ран; но просто поразительно, как быстро уроки фехтования закалили его. Чем сильнее его наказывали, тем быстрее он ускользал от ударов, а вскоре он уже мог держаться на лошади в галопе, даже когда ему нарочно ослабили подпругу, чтобы свалилось седло. Потрясающее было зрелище, когда он трясся вот так верхом, и стальной обод круглого шлема бил его по переносице, словно крышка на кипящем горшке. Они немало повеселились в дороге.

Потом Томас подобрал парню старый двуручный меч и показал пару приемов с собственным клинком, прежде чем резким ударом плашмя сбил того с ног. Что касается наемников, то те, обнаружив, что Клаас и не думает обижаться за все их шуточки, и сам готов рассказать пару славных историй, приняли его к своему огню, когда останавливались на ночь в каком-нибудь сарае (в то время как Асторре, Томас и все прочие, разумеется, спали в постелях на постоялом дворе), и уже через пару дней стали обходиться с ним помягче. Даже африканец привязался к бывшему подмастерью, и пару раз Юлиусу даже пришлось задать ему трепку за то, что он ночью сбежал в сарай, вместо того чтобы спать на полу у кровати стряпчего.

Они с Клаасом общались большей частью на языке знаков и немножко по-каталонски, которого все понахватались от Лоренцо. Негр был настоящим гигантом, с плечами, как подушки, и брат Жиль до ужаса боялся его и начинал молиться всякий раз, когда тот подходил слишком близко, — что явно забавляло чернокожего. Так они спокойно двигались к югу, в блестящих шлемах, кирасах и наголенниках, под флагом Асторре, который в седле являл собой фигуру, исполненную поразительного достоинства, — если только не обращать внимания на разъяренную физиономию, скрывавшуюся под начищенным шлемом.

По пути в Женеву Клаас также попал в ученики к стрелкам из лука, которые вскоре обнаружили, что у него верный глаз, и это ненадолго избавило его от новых синяков. Так продолжалось всего один день, в конце которого новая вспышка неуемной изобретательности заслужила ему взбучку от рук самого Асторре. Впрочем, это мало на чем сказалось. Клаас, похоже, вновь пришел в себя. Он исцелился. Это была последняя ночь перед въездом в Женеву. Едва устроившись на постоялом дворе, лекарь вручил чернокожему склянку с мазью и велел заняться ссадинами Клааса. Африканец, который предпочитал откликаться на имя Лоппе, вместо Лопез, кажется, все понял правильно и вышел прочь.

— Мы с тобой неплохо знаем Женеву, — заметил лекарь. — Но как там себя поведут эти двое, Лоппе и Клаас? Или мы загрузим их работой так, чтобы у них не было времени об этом думать?

Юлиус поначалу относился к Тоби с недоверием. Асторре по-прежнему считал его шпионом и принимался тереть пальцами обрубок уха всякий раз, когда Тоби противоречил ему. Язык у Тоби был как хлыст, но до сих пор он не выказывал ни малейшего интереса к семейству Шаретти, и даже сейчас, водрузив свой сундучок на скамью, лекарь просто болтал за работой.