Ознакомительная версия.
— Ваша милость! Не дайте погибнуть! Скажите им, ради бога, где эта коробочка! А нет, так уж не обессудьте, я сам…
— Молчи, Егорка! Молчи! Не бойся, они не посмеют!
— Еще как посмеем, — усмехнулся Ломтев, вытащив саблю из ножен. — Вот с Егорки и начнем…
— В-ваше в-высокоблагородие! — глаза у лакея от ужаса вылезли из орбит. — Отпустите с миром! Я… с-скажу…
Страх парализовал его речь, слова застряли в глотке. Он поднял руку и дрожащим пальцем указал на портрет княгини Репниной.
* * *
Когда Бакланов и Ломтев покинули особняк, унеся с собой императорскую шкатулку, Егорка тихонько поднялся с колен. Можно было перевести дух. Угроза смерти миновала, а немца он не боялся так, как страшных гостей. Телесные наказания в Захарово были запрещены. Правда, была опасность, что его прогонят из барского дома на скотный двор. Но всё равно это лучше, чем распоротое брюхо.
— Ваша милость, — жалобно запел он, — простите великодушно несчастного раба. Не за себя, а за вас боялся. Ведь они, нехристи, и вас бы не пощадили.
Герр Гауз не ответил. Он поднял глаза на портрет и долго глядел на прекрасную княгиню. Ему вдруг показалось, что уголки ее губ скорбно дрогнули.
— Ваша милость… — снова заканючил Егорка.
— Уйди, — безучастно ответил управляющий.
— Не уйду, пока не простите, ваша милость!
— Mein Gott! Прощаю, ступай!
Лакей радостно поклонился в пояс и резво направился в двери. В коридоре его ждала горничная, которая сообщила, что из Ивановки прибыл доктор.
— Веди скорей, Татьяна! Пусть поглядит, что у немца с ногой.
Горничная убежала, а Егорка, безмятежно насвистывая, отправился на кухню. От всего происшедшего у него не на шутку разыгрался аппетит. Но на полпути он внезапно вздрогнул и остановился как вкопанный… Из библиотеки раздался выстрел. Двери в доме захлопали, прибежавшие слуги спрашивали друг у друга, что случилось. Егорка первый опрометью бросился в библиотеку, за ним побежали остальные.
Герр Гауз продолжал сидеть за столом, откинувшись на спинку кресла. Из пробитого виска стекала струйка крови, на полу лежал пистолет. Неподвижные глаза немца были устремлены на портрет княгини. Приехавшему из Ивановки доктору оставалось только констатировать смерть.
* * *
Первый, кто встретил Николая Павловича в Зимнем дворце, был генерал-губернатор Милорадович. Его горбоносое лицо выражало глубокую печаль, глаза покраснели, рука выше локтя была повязана черной лентой. При виде Николая он бросился навстречу, причитая на ходу:
— Ваше императорское высочество! Какое неутешное, вселенское горе! Александр Павлович, наш незабвенный ангел… Нет, разум отказывается верить в случившееся! Но будем мужественны… Вашу руку! Держитесь за меня!
И хотя Николай не собирался падать, Милорадович подхватил его под руку и заставил идти рядом с собой, причем вовсе не туда, куда тот направлялся.
— Позвольте, Михаил Андреевич, — пытаясь высвободиться из его цепких рук, запротестовал Николай. — Мне надобно повидать матушку!
Генерал-губернатор, казалось, ничего не слышал:
— Ваше высочество, я не покину вас в эти тяжелые дни! Верьте старому солдату…
Тут Николай вдруг заметил, что Милорадович не один. Откуда ни возьмись, выплыли молчаливые фигуры в генеральской форме и с ними священник в черной рясе. Окружив Николая почетным конвоем, они учтиво, но настойчиво теснили его к парадному кабинету покойного императора. Кто-то успел нацепить ему на руку траурную повязку. Великому князю ничего не осталось, как послушно следовать за своими «конвоирами». Когда дверь кабинета распахнулась, Николай чуть не охнул от неожиданности. На противоположной стене, вместо привычного портрета Александра I, красовалась курносая физиономия цесаревича Константина.
«Когда только успели, псы?» — чуть не выругался вслух великий князь, но сдержался и сделал вид, что ничего не заметил.
— Что вам угодно, господа? Право, удивлен вашей настойчивостью. Светлый дух брата едва отлетел, мать в глубоком горе…
— Ваше высочество, в нашем Отечестве государственные дела всегда ставились превыше личных! Вы, наверное, и сами понимаете, что самодержавная Россия ни минуты не может оставаться без монарха. Посему призываем вас, не теряя времени, присягнуть законному наследнику престола — цесаревичу Константину.
Николай молчал, вглядываясь в напряженные лица генералов. Потапов, Воинов, Нейгардт… чуть не весь Главный штаб. В их в руках — армия. А чем он может ответить? В его ведении только Измайловский полк, где солдаты его ненавидят, да еще гусарский полк Шевалдина, в котором полно смутьянов. Нет, только не сейчас… Как можно дольше тянуть время! Возможно, уже завтра Бакланов привезет манифест с завещанием Александра, а меньше чем через неделю из Польши доставят отречение Константина.
— Господа! — твердо сказал Николай. — Я готов исполнить свой долг, но не раньше чем переговорю с матерью-императрицей. Кроме законов престолонаследия есть еще и нравственные законы.
Генералы переглянулись. Милорадович подошел к Николаю почти вплотную и сказал твердо:
— Ваше высочество, вы вольны поступать, как велит ваша совесть и сыновний долг, но мы, люди военные, обязаны следовать согласно принятому в армии порядку. Позвольте поставить вас в известность, что не позднее завтрашнего утра в полках начнется принятие присяги на верность Константину Павловичу. И никакие младшие братья… — он смело взглянул в глаза Николаю, — не вправе ее остановить, отложить или отменить!
Николай молча повернулся и вышел за дверь. Бессильный гнев душил его. Тупые солдафоны! Ну хорошо… Посмотрим, как они запоют, когда он станет императором! А он станет им непременно. И тогда… Милорадовича — в отставку, его сообщников — в провинцию, гусарский полк Шевалдина — расформировать, Печерского — на Кавказ! Ну и хамы…
* * *
Императрицу-мать Николай нашел полулежащей в глубоком кресле. Кроме фрейлин подле нее находились две дочери: некрасивая, со следами оспы на лице Мария Павловна, герцогиня Саксен-Веймарская, и любимица Николая — миловидная Анна, ныне королева Нидерландов.
— Никс! Какое горе! — вырвалось из груди безутешной Марии Федоровны.
Николай рванулся к матери и упал перед ней на колени, прижавшись к ее руке. И вот тут-то его, наконец, словно прорвало… Слезы рекой покатились по щекам… Он задыхался от рыданий и, не в силах поднять голову, всё крепче прижимался к материнской руке, словно ища в ней спасение от своих бед. В этих слезах вылилось всё напряжение сегодняшнего дня: обида за то, что у него отняли единственную девушку, которую он искренно полюбил, злость на князя Печерского, чью правоту в глубине души он все-таки не мог не признать, унижение в императорском кабинете… А главное, он не мог вынести несправедливости судьбы. Почему вместо него, молодого и энергичного, не запятнавшего себя морганатическим браком, отца прекрасного мальчика, le petit Sacha, все хотят посадить на престол Константина — пожилого, бездетного, женатого на захудалой польской дворяночке?
Ознакомительная версия.
