Вошли в палатку. Здесь теперь, после первого визита Маши, всё было по-иному: почти во всю палатку — стол, на нём много посуды, вокруг стулья… «Ребята принесли, — подумала Маша, — а от меня тут ничего нет». Отец взял её за руку, посадил возле себя. Василёк руководил двумя девочками, накрывавшими стол. Со двора, где из кирпича была выложена плита и стоял накрытый целлофановой плёнкой старый шкаф, принесли два графина с малиново-красной жидкостью. Маша испугалась: «Пьют!» — пронеслось в голове. И она посмотрела на отца. Он улыбнулся, кивнул ей. А она продолжала смотреть на него, и тревога в её глазах нарастала. Отец благодушно проговорил:
— Не бойся, дочка. Древний казацкий закон не нарушим, деда Гурьяна не ослушаемся.
И налил ей полный стакан испугавшей её влаги. Она глотнула раз, другой — отставила стакан, улыбнулась. От сердца отошла тревога. Ничего она так больше не боялась, как возвращения станицы к пьянству. И представила, как бы в этом случае заголосили бы все казачки.
На столе появился большой чугун с дымящейся картошкой в мундире. И вокруг чугуна ожерельем — тарелки с солеными помидорами, огурцами, грибами. И даже арбуз, замоченный с осени в солёном рассоле, манил глаз полосатой кожурой.
Удивительно, как много могут делать подростки, если взрослые доверяют им что-нибудь серьёзное! Под руководством Василя здесь всё время, меняя друг друга, трудились три-четыре девочки и столько же парней.
Вячеслав, сияя от радости, рассказывал о том, как приезжал к нему архиепископ Сталинградский, Ростовский и Астраханский.
— После обеда я прилёг отдохнуть. И вдруг залаяли собаки: сразу все три. Великан Амбар бухал своим простуженным басом. Выхожу из палатки. На холме стоят две машины, а возле них человек в чёрной сутане и с большим серебряным крестом на груди. Молится. И молился долго, не замечая меня. А потом направился ко мне, а я к нему. Склоняю смиренно голову, прошу благословения. А он встаёт на колени и тихо говорит:
— Бог тебя благословляет, сын мой, а церковь наша русская, православная, несёт тебе хвалу и молитвенную благодарность за подвиг, на который ты вышел один без средств и поддержки со стороны, и взошёл на свою Голгофу, поднял на плечах гору камней, и вознёс к небу стены древнего христианского храма, и вознесёшь ещё выше, и сам станешь рядом со святыми.
Такие слова он сказал мне и протянул мешок с деньгами. Вот они…
Вячеслав достал из-под подушки расшитый стеклярусом бархатный мешочек, развязал его и показал тугую пачку зелёных бумажек. Не сказал, сколько тут, как он будет их тратить, а наклонился к кровати и спрятал деньги.
Борис Простаков сказал:
— Как бы не залезли к тебе воры.
— Не залезут, — пообещал Вячеслав. И показал на большой золочёный крест, прикреплённый к палатке. — Его тоже дал мне архиепископ. Он, крест, не только деньги, но и меня бережет. Я ничего не сказал пастырю о своих планах, но он словно услышал мечту моего сердца, проговорил: «Отстроишь храм, и мы пошлём тебя учиться. Рукоположим тут священником».
Павел на это сказал:
— Священником может стать только женатый человек. Придётся тебе и матушку приглядеть.
— Матушку? — удивилась Маша. — Он молодой, а жена должна быть старой?
— Почему же старой?.. Матушка может быть и молодой. Примерно как ты вот… — выйдешь замуж за священника, и тебя будут называть матушкой. Подойдет к тебе бабка восьмидесятилетняя, поклонится в пояс и скажет: «Матушка Мария, дай вам Бог здоровья».
Все засмеялись, а Мария покраснела. Сменился с лица, наклонил голову и Вячеслав. Все тут в эту минуту конечно же подумали о них: хорошая, мол, была бы пара.
За столом говорили и о многом другом, но Мария не могла больше ни о чём думать, как только о батюшке и матушке. Чудно это, конечно, чтобы молодую женщину пожилые люди, и даже старики и старушки, называли матушкой, но если уж такой закон установился в церкви, то, значит, и ничего. Так и быть должно.
Домой возвращались с отцом. Маша вела под уздцы Пирата, шли медленно. Отец спросил:
— Ты о чём думаешь?
— А!.. Я?.. Не верила я в строительство храма, а тут вижу: человек, если уж он захочет, многое может сделать.
— Люди разные встречаются, — заговорил Евгений. — Вячеслав — человек необыкновенный, таких в народе мало бывает, но… случается, природа и такого выродит. Я ещё в лагере заметил, что характер у него необычный. С таким-то характером люди великие открытия совершают и разные подвиги творят. Однако же Вячеслав на такое замахнулся, что и я ему, грешным делом, поначалу не поверил, думал, занесло человека, не все у него дома. А теперь, сама видишь, в него многие поверили. И сам архиепископ деньги дал. Вячеславу, как я думаю, от людей всё большая помощь приходить будет. Русский человек уж так устроен: он, если видит, что речь идёт о чём-то великом, о том, что Родине нужно, народу — он в себе силы такие находит, о которых раньше и сам не подозревал. Я так думаю, в том она и состоит, загадочность нашей души: он, русский, когда в том надобность появляется, Ильёй Муромцем становится. Он и луну может рукой с неба снять, и гору Эверест на другое место передвинуть. Вячеслав — такой человек. Он русский! Понимаешь ты меня, Мария?..
И дальше, до самого дома, они шли молча, но думали об одном — о Вячеславе.
Это был вечер, и это была беседа с отцом, которая как бы прочертила линию, от которой жизнь Марии пошла другой дорогой; она вдруг повзрослела, и как бы в один момент в ней проснулась женщина. Она невольно повторяла слово, поразившее её воображение, — матушка. Вот женится он на молодой, красивой, и будут её называть матушкой. Перед мысленным взором Марии стоял образ Вячеслава, человека необыкновенного, богатыря и красавца, перед которым на коленях стоял глава всех русских церквей, золотыми куполами сверкавших на солнце по-над Волгой и Доном, и даже на берегах Каспийского моря, молодого человека, явившегося невесть откуда и на глазах у всех изумлённых людей творящего неземное чудо. Вспомнила, как появилась у него впервые и как смеялась в душе над его проектом, казавшимся ей и несбыточным и ненужным. Не видела она в станице людей верующих; и лишь немногие ветхие старушки по праздникам наряжались и ездили в район, где в такие дни по утрам звонили колокола, а иные уезжали в Ростов или Сталинград и там, в соборе, как они потом рассказывали, молились, причащались, подходили к батюшке и просили у него благословения. Но сама Мария в церкви никогда не была и полагала, что и никто из молодых людей в Бога не верит, да его и нет, этого самого Бога, и не может быть потому, что в небе, где он по рассказам старых людей живёт, его нет, и никто из лётчиков, а теперь и космонавтов его там не видел, — так чего уж и думать о том, чего нет в природе, а лишь явилось вследствие фантазии неграмотных и всего боящихся старых людей.
