Смело говорил я истину в лицо королю, как никогда никто не смел говорить с Чакой, моя решимость перешла в сердца других индун и вождей, и они повторяли мои слова, хорошо сознавая, что из всех глупостей самой большой была бы новая война с народом свази.
Дингаан слушал, лицо его омрачилось, но он не чувствовал себя настолько сильным, чтоб не обращать внимания на наши слова: многие в стране оставались преданными памяти Чаки и помнили, что его и Мхлангану убил Дингаан. С тех пор как умер Чака, люди стали забывать, как жестоко он поступал с ними, и помнили только, что он был велик и создал народ зулусов из ничего, подобно тому как кузнец делает копье из кусочка железа. Хотя и переменился их правитель, но иго их не стало легче: как убивал Чака, так убивал и Дингаан, и как притеснял Чака, так притесняет и Дингаан. Поэтому Дингаан уступил мнению своих индун и не послал войска против галакази за девушкой, называемой Лилией. Но в сердце своем он стремился к ней и с этой минуты возненавидел меня за то, что я восстал против его воли и помешал исполнению его желаний.
Теперь скажу тебе, отец мой, мне было неизвестно, что девушка, называемая Лилией, была дочерью моей Надой. Мне приходила в голову мысль, что никто, кроме Нады, не мог быть так прекрасен. Но я был уверен в том, что Нада и ее мать Макрофа умерли; тот, кто принес мне известие об их смерти, видел их обнявшиеся трупы, проткнутые одним ударом копья. Но как потом оказалось, он ошибался: хотя Макрофа и была убита, возле нее в крови лежала другая девушка; племя, к которому я послал Макрофу и Наду, платило дань племени галакази, вождь же галакази, занявший место Галази-Волка, поссорился с ними, напал на них ночью и перебил их.
Впоследствии я узнал, что причиной их гибели, как впоследствии и уничтожения галакази, было не что иное, как красота Нады; слава о ее красоте распространилась по стране, и старый вождь галакази приказал, чтобы девушку привели в его крааль, где она и должна жить. Краса ее могла сиять там, как солнце, и по своему желанию она могла выбрать себе мужа среди знатных людей галакази. Старейшина крааля отказался исполнить приказание, потому что взглянувший раз на Наду не захочет потерять ее из виду, хотя в судьбе этой девушки была какая-то тайная власть, благодаря которой никто не пытался стать ее мужем насильно. Многие сватали ее и в том племени, и среди галакази, но она только качала головой и отвечала:
— Нет, я не хочу выходить замуж!
В народе существовало мнение, что лучше ей не выходить замуж, чтобы не быть запертой вдали от всех в доме мужа, тогда каждый мог бы любоваться ею. Они думали, что красота ее дана на радость всем, подобно прелести утреннего рассвета или вечернего заката.
Красота же Нады была и причиной многих смертей. Как увидишь сам, из-за этой красы и любви, вызываемой ею, сама Лилия увяла рано, чаша моих горестей переполнилась, а сердце Умслопогаса-Убийцы, сына короля Чаки, стало печально, как черная пустыня, спаленная пожарами. Так было суждено, отец мой, и так случилось; все люди, белые и черные, ищут красоту и когда наконец находят ее, она быстро исчезает или причиняет им смерть. У великой радости и великой красоты есть крылья, и не хотят они долго гостить на земле. Они спускаются с неба, как орлы, и быстро возвращаются обратно на небо.
И случилось так, отец мой, что я, Мбопа, думая, что дочь моя Нада умерла, не подозревал того, что она носила имя Лилии в краалях галакази и что именно ее король Дингаан хотел взять в жены.
Итак, после того как я оказал сопротивление Дингаану, когда тот собирался посылать войско, чтобы сорвать Лилию в садах галакази, он стал ненавидеть меня. Я также был участником его тайн, со мной он убивал брата своего, Чаку, и другого брата, Мхлангану, и я удержал его от убийства третьего брата, Мпанде; по всем этим причинам он и возненавидел меня, как умеют люди малодушные ненавидеть тех, кто возвысил их. Он еще не смел отделаться от меня: я пользовался большим влиянием в стране, и народ прислушивался к моему голосу. Дингаан задумал хоть на время освободиться от меня, пока не почувствует себя достаточно сильным, чтобы предать меня смерти.
Он решил послать меня к Булалио-Убийце, некогда оскорбившему Чаку через Мезило, чтобы узнать, продолжает ли Булалио упорствовать и отказываться от уплаты дани.
Я выслушал волю короля и старался уяснить себе значение его слов; мне было ясно, что намерение Дингаана состояло в том, чтобы на время отделаться от меня и подготовить мое падение, и что, в сущности, он был мало озабочен вызовом незначительного вождя, живущего далеко и осмелившегося сопротивляться Чаке. Несмотря на все это, мне хотелось отправиться к нему, во мне родилось сильное желание увидеть этого Булалио, который собирается мстить за какого-то Мбопу и чьи поступки весьма похожи на поступки Умслопогаса, если бы Умслопогас остался в живых. Поэтому я немедленно согласился.
Итак, отец мой, на следующий день в сопровождении десяти выбранных мною людей я, Мбопа, отправился в путь по направлению к горе Призраков. В дороге я много думал о том, как шел вот так же по этой тропинке в давно минувшие дни. Тогда жена моя, Макрофа, Нада, моя дочь, и Умслопогас, сын Чаки, которого все считали моим сыном, шли рядом со мной. Теперь же я с грустью думал о том, что никого из них больше нет в живых, скоро умру и я. Да, люди жили плохо и недолго в те дни, впрочем, не все ли равно? По крайней мере, я отомстил Чаке и успокоил свое сердце.
Наконец однажды вечером мы добрались до пустынного места, где ночевали в тот злополучный час, когда Умслопогаса унесла львица; я взглянул на ту пещеру, откуда он похитил львенка, на страшное лицо каменной Колдуньи, которая вечно сидит высоко на горе Призраков. В эту ночь я спал плохо, печаль терзала меня, я сидел и смотрел на яркую луну, на серое лицо каменной Колдуньи и в глубь леса, который рос на ее коленях, задавая себе вопрос, в этом ли лесу лежат кости Умслопогаса. Во время нашего перехода я слышал много рассказов о горе Призраков. Иные говорили, что на ней являются призраки, люди, принявшие вид волков, другие же рассказывали, что люди те — умершие, которых колдовство вернуло к жизни. Они лишены языков, так как будь у них язык, они бы громко поведали смертным о страшных тайнах умерших, поэтому они только могут плакать, как маленькие дети. Их можно слышать по ночам в лесу, когда они безутешно рыдают между молчаливыми деревьями.
Ты смеешься, отец мой, но я не смеялся, размышляя над этими рассказами; если у людей есть души, куда уходят они, когда тело умирает? Надо же им уйти куда-нибудь, и что было бы странного, если бы они возвращались в места, где родились? Я мало занимался такими вопросами, хотя я врач и знаю кое-что о жизни призраков. Сказать правду, отец мой, я так много занимался освобождением душ людей из их тел, что мало заботился о них после освобождения: успею подумать об этом, когда сам уйду к ним.
