Ознакомительная версия.
Солнце уже зашло, по-осеннему быстро темнело. На печи похрапывал кавалер двух Егориев – участник суворовских походов, напротив Анжелики в красном углу перед украшенными вышитыми полотенцами иконами поблескивала лампада. Давно уже ушел по своим делам главный лекарь армии немец Шлосс. В волнении за Анненкова Анжелика обежала почти весь русский лагерь, опоясанный оврагами, побывала при Главной квартире Кутузова… Полковника гвардии лейб-гвардии гусарского полка никто не видел.
Столкнувшись при штабе с ротмистром Голицыным, Анжелика поделилась с ним своими опасениями: Алексей куда-то уехал из госпиталя, а у него поутру открылась рана… Круглолицый веселый Сашка, как ни странно, вовсе не удивился сообщению маркизы и посоветовал ей не беспокоиться зря.
– Вернется скоро, – сказал он, как-то многозначительно улыбнувшись, и Анжелика даже почувствовала себя неловко. – Поезжайте, маркиза, он сам появится. Ничего с ним не сделается, только лучше будет от… э… свежего воздуха, – хохотнул Сашка и, хлестнув коня, поскакал по поручениям главнокомандующего.
Анжелика в задумчивости вернулась в госпитальную избу. Незваной-непрошеной гостьей к ней явилась грусть. Если Анненков так легко встал с постели, даже несмотря на кровотечение, и уехал куда-то по своим делам, значит, состояние его заметно улучшилось и он больше не нуждается в ее опеке. Армия Наполеона вступила в Москву, не сегодня завтра русские подпишут с императором мир. Война окончена. И что бы ни говорил своим солдатам Кутузов, Анжелике казалось, что русский император не захочет дальнейшего кровопролития и потерь – он подчинится Бонапарту.
Сама не зная отчего вдруг, маркиза ощутила огромную удушающую тоску – ей захотелось вот сейчас, сразу же, оставить этот лагерь в глуши лесов и отправиться назад, к блестящей свите Наполеона, которая конечно же празднует в эти дни победу. Зачем она осталась? Надеясь на симпатию гусара, поддавшись обаянию его мужества, проявленного в битве при Бородино, увлекшись сочувствием к бедам русского народа? Но ведь никто здесь, а особенно граф Анненков, не оценил ее участия – все заняты собой, а она среди них – чужая…
Часы текли, Алексей все не появлялся. И чем дольше он отсутствовал, тем настойчивее приходило Анжелике в голову: надо завтра же отправиться в арьергард к Милорадовичу и оттуда – прямиком в Москву. Она была уверена, что в русском лагере ее отсутствия никто не заметит…
Под окном избы остановился всадник. Звякнула сабля, прозвенели шпоры по крыльцу – Анжелика напряглась. Она не знала наверняка, но чувствовала – это он. Сердце ее забилось сильнее.
Старуха все так же невозмутимо крутила веретено. Послышались шаги в сенях – его шаги, теперь уж Анжелика узнавала их из тысячи. Дверь открылась. Наклонившись, чтоб не задеть головой заброшенную на притолоку овчину, которую опускали на ночь для тепла, – Алексей вошел в горницу. Анжелика сразу увидела, как он изменился в лице – мрачный, даже злой, хотя по привычке сдерживается. Она все время повторяла себе, что ни за что не заговорит с ним первой. Но не удержалась, воскликнула:
– Где вы были, граф? Я и доктор Шлосс… Мы сбились с ног, разыскивая…
– Не стоило беспокоиться, мадам, – ответил он, и даже тени прежней теплоты она не услышала в его голосе. Холод такой, что мурашки бегут от него по телу, окончательно смутил ее.
– Что случилось? – она едва пролепетала, чувствуя, как слезы от незаслуженной обиды подступают к горлу…
– Это вас не касается. Простите, – ответил, как ударил.
Анжелика оторопела: впервые за все время ее пребывания у русских она услышала, что ее откровенно просят не вмешиваться… До сих пор французской маркизы касалась даже партизанская война – Давыдов открыто говорил с ней об этом. Ошарашенной, ей даже не пришло в голову, что полковника может тяготить что-то личное.
Отстегнув саблю и оставив ее на лавке, Алексей уселся на постель, набил трубку, раскурил ее. Он расстегнул доломан, и Анжелика увидела пятна крови на бинтах, но даже не посмела предложить ему перевязку. Его быстрый, холодный и совершенно безразличный взгляд сам по себе заставлял ее молчать. Она не понимала разительной перемены, но ей ничего, кроме как смириться с ней, не оставалось.
Некоторое время полковник молчал. Слышалось равномерное шуршание веретена и посапывание старого солдата на печке. Тень пробежала по лицу Алексея, он сжал губы. Анжелика догадалась, что какая-то скрытая боль гложет его сердце. Потом он отбросил трубку, резко встал – кровавое пятно на бинтах увеличилось, но полковник не обращал на него внимания, только на мгновение пошатнулся. Анжелика же, не утерпев, подбежала к нему, поддержала под локоть.
– Нельзя же так, нельзя, – говорила она, позабыв об обиде. – Надо беречься. Что бы ни случилось – все пройдет. Надо сначала выздороветь.
Он всегда с нежной признательностью и даже смущением принимал ее заботы. Но теперь вдруг отстранил: повернувшись, снял со своей руки ее руку, попросил спокойно, но твердо:
– Не нужно, мадам. Не стоит. Я очень благодарен вам, но прошу, больше не надо опекать меня. Я почти здоров и со всем справлюсь сам. Еще раз благодарю. – Он наклонился и поцеловал ей руку.
О, вовсе не такого поцелуя она ожидала! Он показался ей подобным укусу змеи – равнодушный, вежливый, и не более того. Ничего более… Ничего более не нужно… Анжелика растерялась. Она отступила на шаг, вырвав руку, которую он все еще держал. Потом торопливо взяла лежащий на сундуке, недалеко от двери, сюрко. Ничего не сказав, выбежала в сени, остановилась, прижалась спиной к стене, ожидая, что он выйдет за ней, окликнет… Но полковник Анненков ее не окликнул, не пошел следом, не сделал даже шага. Она слышала, как на печке завозился дед.
– Э, солдат, – послышался его скрипучий голос, – где же носют тебя черти-то? Тута уж обыскались тебя. – Видимо, кряхтя, старик слез на пол, притопнул ногой, надевая сапоги, и предложил: – Давай выпьем, что ли, солдат? Помянем Москву-матушку, погорелицу нашу. Али как?
– Давай, – согласился Анненков, усаживаясь, скрипя лавкой. – В самый раз будет, батя.
– Это дело, – развеселился дед. – Бабка, хватит вертеть свое, – прикрикнул на жену. – Тащи из подклета чаво там есть.
Бабка закопошилась, послышались звуки выбиваемой об стол трубки деда.
Анжелика, конечно, только догадывалась по звукам, о чем говорил со старым воякой полковник гвардейских лейб-гусар, но теперь знала уже точно – ничего больше не удерживает ее в русском лагере. Надо возвращаться к французам – и как можно скорее!
Поплотнее застегнув сюрко, она вышла из сеней в темноту осенней ночи – русский лагерь сиял множеством костров. Посмотрев на него, маркиза направилась к избам, где располагались петербургские и московские дамы, оставшиеся с армией. Накрапывал дождь, где-то слышалось треньканье балалайки и протяжная, со вздохами, русская песня.
Ознакомительная версия.
