бездетный, он был всей душой привязан к Белозёровым и в глубине души относился к ним, как если бы они приходились ему родными. Безмерно уважал прекрасную и добрую Настасью Петровну. почитал (хотя и робел порой!) строгую Авдотью Семёновну, любил шумных и шаловливых мальчишек и всякий раз, бывая в доме, баловал их игрушками и конфетами. Что уж говорить о Сергее Васильевиче, который когда-то вытащил его, Фалалеева, из пьяного болота, приспособил к выгодному делу и всегда был не только начальником, но и товарищем!
И до чего же неприятно было сейчас подозревать Белозёрова в интрижке, в минутном увлечении… Оно, конечно, завтра всё закончится. Сядут в экипаж и покатят в Орлеан, а оттуда в Париж. Ещё недели две-три, и жизнь, с возвращением домой, войдёт в привычную колею. Быстрей бы… А пока не надо Белозёрову тосковать одному. Надо побыть с ним, отвлечь беседой, выпить, наконец. Можно и Долгова с Марешалем пригласить. Всё же предстоит встреча с французским президентом. Есть о чём поговорить…
Размышляя об этом, Фалалеев увидел, что калитка в увитой плющом ограде открывается и во двор гостиницы степенно входит пожилая женщина с узелком в руке. Лицо её показалось знакомым. Ну, конечно! То была вдова Прежан из Сен-Робера, у которой квартировал покойный Звездилов. Фалалеев вежливо поклонился.
— Доброго здоровья, мсье Фалалеев, — откликнулась вдова. Голос был низкий, грубый.
Фалалеев удивился. Вроде бы, когда были в доме у вдовы, он не представлялся. Хотя, может быть, его кто-то окликнул при женщине, та и запомнила… Неважно.
— Каким ветром в наших краях, мадам? — полюбопытствовал для продолжения разговора.
— А брат у меня в Ла Роте живёт. Пришла вот навестить. Хозяин этой самой гостиницы.
— Мсье Арно ваш брат?
— Он самый, мсье, он самый. А Лизетта, жена его, стало быть, невесткой приходится. Травки ям принесла.
— Какие травки, мадам?
— Лечебные, мсье. Мы тут докторами не избалованы. Что в лесу или на лугу выросло, тем и лечимся. Я в травках толк с детства знаю.
— Как интересно… А нет ли у вас чего-нибудь от почечных колик?
— Есть-то есть, мсье, да только дома. В другой раз принесу, если хотите. И возьму недорого.
— Да мы уж завтра утром уезжаем.
— Ну, значит, не судьба, мсье. Жаль, конечно.
— Неужто пришли пешком, мадам? Всё же от Сен-Робера далековато.
— Пустяки, мсье, всего пол-льё. Что ж мне, из-за такой ерунды повозку нанимать? Я старуха крепкая, ходить и работать привыкла. Поверите ли, когда-то и мужу покойному в кузнице помогала.
Фалалеев окинул взглядом приземистую фигуру вдовы, оценил короткие толстые руки, заметил выглянувшую из-под юбки ногу в башмаке неженского размера и про себя согласился — что крепкая, то крепкая.
Из раскрытого окна гостиницы высунулся мсье Арно и помахал вдове.
— Здравствуй, сестрица! Что не заходишь?
— Доброе утро, братец! Уже иду, — откликнулась сестрица, весившая, должно быть, пудов шесть. — Мы тут с мсье Фалалеевым разговорились.
— Не смею задерживать, мадам, — сказал Фалалеев с лёгким поклоном. — Родственники, надо полагать, соскучились и ждут.
— А как же! Месяц не виделись, может, и больше.
Мадам с достоинством прошествовала в гостиницу.
— Мсье Фалалеев, на два слова, — неожиданно окликнул хозяин и высунулся из окна ещё больше. Понизив голос, сообщил: — Скажите мсье Белозёрову, чтобы со двора ни ногой. Я его уже предупреждал, но лишний раз не помешает…
— А в чём дело?
Хозяин осклабился.
— Да я вот с утра заметил, что возле дома шляется Анри Деко с дружками. Ясно, что на уме ничего хорошего. Я, конечно, пригляжу, чтобы всё было в порядке, но как бы чего не вышло.
— Спасибо, мсье Арно, — с чувством произнёс Фалалеев.
Настроение испортилось. Выкурив папиросу, он поднялся на второй этаж и увидел Марешаля, выходившего из номера супругов Лавилье.
— Ну, что, Семён, собрался уже? — спросил француз рассеянно.
— Да нет, успею ещё. А ты, я вижу, нанёс прощальный визит мадам Лавилье?
Гастон с неудовольствием посмотрел на Фалалеева.
— При чём тут мадам? Я разговаривал с её мужем. Просит помочь в Париже с одним делом. Вот и всё.
Чувствовалось, что Марешаль чем-то взволнован.
— Ну, с мужем, так с мужем. Мне, собственно, без разницы, — заметил Фалалеев, по-свойски потрепав француза по плечу.
"Какие все нервные сегодня", подумал, стучась в дверь к Белозёрову.
— …А ещё думаю, Сергей Васильевич, не пора ли по возвращении вернуться к живописи? Оно, конечно, должность ваша многотрудная, забот не оберёшься, но этак-то в хлопотах рисовать разучитесь. А вот если бы хоть один портрет в месяц-полтора писать, — и то дело. Желающих-то к вам очередь, пол-Петербурга…
Журчание Семёна Давыдовича, с одной стороны, успокаивало, а с другой — раздражало. Хотелось Сергею остаться наедине с мыслями, но не гнать же верного помощника. Слушал Фалалеева, а думал о Жанне.
Сегодня ночью он отказал девушке, потому что по-другому не мог. Он поступил правильно. И всё-таки знал, что будет жалеть об этом всю жизнь. Не из-за себя, нет. Что ему ещё одна женщина? Их было довольно даже и на весь мужской век. Но Жанна, Жанна… Жалко просившая хоть крошку счастья, возмечтавшая о минутной радости, жестоко униженная отказом… И эта её тоска по незачатому ребёнку, с которым на свете было бы не так страшно…
Сентиментальностью Сергей не страдал. Ни бывшая служба, ни пережитые испытания к чувствительности не располагали. Однако сейчас он ощущал, что душа в клочья разорвана жалостью к несчастной девушке. Плохо было на душе, свинцово, винил себя и хотел хоть что-нибудь сделать для неё. Что? Ну, разве, как и собирался, на прощание оставит денег. Да возьмёт ли она их теперь?..
— А как вернёмся, надо будет новую выставку готовить. Негоже президенту академии одним администрированием заниматься. Художник вы у нас первейший, а класс надо подтверждать…
Белозёров поднял на Фалалеева взгляд, и верный помощник осёкся. В глазах Сергея стояли слёзы. Фалалеев чуть ли не впервые в жизни потерял дар речи. Всяким он видел начальника, но таким…
— Да не хандрите вы так, Сергей Васильевич, — взмолился наконец. — Всё понимаю… да, всё… но не надо. Пройдёт, забудется, верьте слову. Ну её к бесам, эту Францию… А знаете, что? Давайте мы с вами сейчас выпьем по стаканчику. Или по два. И папироску-другую выкурим. А там и обед, и собираться пора…
— Давай, — безучастно сказал Сергей.
Фалалеев торопливо взял со стола бутылку, разлил красное вино, подал стакан.
— За благополучное возвращение домой! — провозгласил он.
Едва успели выпить, как в дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату быстро вошёл Долгов. И почему-то вместе с ним
