Я очень обрадовался, когда вечером на третий день Рибвуд подошел ко мне и сказал:
― Я думаю, что вам лучше будет работать завтра в шахте. Нам нужен человек, чтобы вертеть грязь.
На склоне была вырыта шахта. Работать приходилось на глубине сорока футов; туда сваливали грязь, сгоняя ее вниз по ряду досок, установленных на козлах и тянувшихся до кучи. Я схватил ручки тачки, наполненной до краев, и спустился с нею вниз по длинному неустойчивому проходу, полному неожиданных перекрестков и внезапных углов. Мой дух поднялся. Я был на пути к тому, чтобы сделаться настоящим рудокопом.
Ворот вокруг вала вертела маленькая, приземистая, грязная крыса, которая вызывала во мне живейшее чувство отвращения. Его звали Пат Дуган, но я буду называть его Червяком. Червяк был самое злоязычное существо, какое я когда-нибудь видел. У него был самый низкий лоб, какой только может быть у белого человека, и необычайно острая мордочка хорька. Его рыжеватые волосы были острижены по тюремному, а маленькие красноватые глазки горели хитростью и жестокостью. Я заметил, что он всегда смотрел на меня с особенно злой гримасой, которая морщила его щеки и открывала отвратительные черные зубы. Он сразу внушил мне отвращение, как будто предо мной был липкий гад. Однако Червяк старался подружиться со мной. Он рассказывал мне истории, в которых ужасное перемешивалось с гротеском. Одна мне особенно запомнилась.
― Хотите знать, как я потерял прежнюю работу? Я расскажу вам. Видите ли, это случилось так. Тут были два черномазых чудака, которые пришли в страну весной через Сан-Майкль; они были индусы. Один из них получил работу у старика Густавсена внизу в шахте ― черпать грязь и наполнять бадьи. Ладно, так вот черномазый находился внизу в глубокой яме, как раз в тот день, когда я пришел просить работы у старого Гуса. Заметив, что человек на вороте нуждался в отдыхе, он передал место мне; я согласился взяться за дело. Нужно сказать, что я чувствовал себя довольно скверно. Я только что закончил две недели пьянства и вы можете понять, что зелье здорово бродило во мне. Мне мерещились самые чудные вещи. Когда я вертел этот старый ворот, красные пауки начали ползать по моим ногам. Но я был благоразумен. Я не смотрел на них и старался не обращать на них внимания. Потом желтая крыса стала играть со мной и несколько раз задерживала мой ворот. Но я все еще не поддавался. Затем появились зеленые змеи, которые извивались на платформе, как светлые пятна на воде. Ясно, что мне это совсем не нравилось, но я сказал себе: «Здесь нет змей, в этой проклятой стране, Пат, и ты знаешь это. Это просто штуки белой горячки и все. Плюнь на них, дружище, не обращай никакого внимания».
Так продолжалось, пока я не начал весь трястись и корчиться, так что я очень обрадовался, когда настало время отдыха и ребята снизу дали мне сигнал поднять их наверх. Итак, я начал поднимать их, борясь с этими змеями и крысами, которые вертелись вокруг меня, как сумасшедшие, как вдруг увидел самого дьявола, подымавшегося из потрохов земли.
Его лицо было черно. Я видел белки его глаз, а вокруг головы у него было повязано большое грязное полотенце. Это был предел. При виде этого свирепого чудовища, идущего за старым Патом, я издаю вопль, бросаю ручку ворота и делаю стремительный прыжок в грязь. Я слышу ужасный крик ― и бадьи и дьяволы проваливаются и расплющиваются о дно шахты на глубине тридцати пяти футов. Но я продолжаю бежать. Я был так напуган.
Как мне было знать, что у них там внизу черномазый? Он уже окоченел, когда они вытащили его. Но откуда мне было знать? Так я потерял работу.
По другому поводу он рассказал мне:
― Послушайте, молодчик, вы не знаете, что со мной бывают припадки. Да, вот доктор говорит: эпилепсия. Вот этого-то я и боюсь. Видите ли, дело обстоит так: если приключится припадок, когда я поднимаю ребят на вороте, будет беда. Я, наверно, потеряю работу, как в тот раз.
Это был самый опустившийся человек изо всех, кого я встречал в своих странствиях, типичный дегенерат, грязный, пьяный, больной. У него были три перемены белья, которые он никогда не стирал. Он носил все три смены подряд и когда последняя делалась невыносимо грязной, он бросал ее под свой ящик и с грустью возвращался к первой, продолжая этот порядок, пока они все не изнашивались.
Однажды Гоффман сказал мне, чтобы я спустился в шахту и начал работать на штольне. Поэтому на следующее утро вместе с огромным славянином по имени Дулей Рилейвич были спущены вниз в темноту. Славянин учил меня. Каждый фут грязи нужно было оттаять при помощи костров. Мы складывали костер в дальнем конце штольни каждый вечер, работая с закрытыми лицами. Сперва мы раскладывали горючий материал, затем сухой ельник, располагая его вдоль, затем устраивая загородку из свежего дерева сверху, чтобы сохранить жар и не пропускать грязь, которая падала вниз со сводов. К утру наш костер уже догорал, растопив достаточное количество грязи, чтобы заставить нас разбирать ее целый день.
Я нашел эту работу внизу чрезвычайно тяжелой. Мы должны были следить за тем, чтобы дым вышел из отверстия прежде, чем мы спустимся в него, ибо рудокопы нередко погибали от удушья. Однако скверный воздух никогда не исчезал вполне. Он заставлял слезиться мои глаза и болеть горло. Любопытно, что пока мы находились внизу, этот воздух не так сильно действовал на нас. Только когда мы, выйдя из бадьи, вдыхали чистый наружный воздух, нас начинало качать и часто нам делалось дурно. Иногда за ужином мои глаза так слезились, что я должен был ощупью искать вокруг сахарницу и молочник.
В штольне было всегда холодно. Грязь постоянно капала на нас, и мы, собственно, спускались много глубже, чем позволяла безопасность, но арендатор мало беспокоился об этом. В конце штольни своды были так низки, что нам приходилось сгибаться почти вдвое и принимать самые всевозможные скорченные позы, таща при этом за собой бадьи. Для славянина это была лишь обыденная работа, но для меня это было тяжело.
Шахта имела почти сорок футов глубины. На протяжении первых десяти футов тянулась лестница, которая затем внезапно обрывалась, как будто копавшие вдруг решили забросить ее. Я часто смотрел на этот бесполезный кусок лестницы, стараясь угадать, почему она не была закончена.
Каждое утро Червяк спускал нас вниз в темноту и вечером поднимал наверх. Однажды он сказал мне:
― Неправда ли, будет жаль, если со мной приключится припадок, когда я буду поднимать вас наверх? Такой славный парнишка, как я посмотрю, и вдруг ― придется потерять место из-за вашей головы.
