– За это надо должным образом выпить, – объявил Урций, многозначительно взглянув на приятеля.
Все тоже посмотрели на него. Матвей порылся в своей утвари и достал глиняную чашу, которую протянул в ожидании.
– Наполни!
Квинт ненадолго задумался. Они уже закончили строевые учения и совершили еженедельную десятимильную пробежку. Контуберний в тот вечер нес караульную службу, но до вечера было еще несколько часов. Вряд ли они потребуются Кораксу раньше.
– Будь я проклят, почему бы и нет?
Он нырнул в палатку и вернулся с амфорой под мышкой.
– Та, какую ты украл из палатки квартирмейстера? – прошептал Урций, прекрасно зная, что это она.
Раздались аплодисменты, и Квинт осклабился. Боги, о чем он думал? Амфора была такой тяжелой, что юноша еле тащил ее во тьме. Если бы его поймали…
– Не могу сказать, – ответил он с ухмылкой. – Ну, кто хочет попробовать?
Предложение было встречено одобрительным ревом. Жизнь не так плоха, решил Квинт. Он жив. Живы Урций, Коракс и прочие. И они не будут убиты в ближайшем будущем, вот что действительно здорово.
Связаться с Элирой оказалось не так просто, как надеялся Ганнон. Его обязанности – обучение своих солдат и солдат других командиров – оставляли ему мало свободного времени. Прошло несколько дней после празднеств, прежде чем появилась возможность разыскать пекарню. Сначала все пошло хорошо. Найти ее оказалось легко: пара вопросов прохожим привели молодого человека прямо к ее дверям. Настоящее возбуждение охватило его, когда он ждал у входа час, потом два, но время шло, и пришлось признать, что будет чистой удачей, если Элира придет, пока он там. Ганнон понял, что ему нужен человек, который бы ждал каждый день. Боги, как хотелось, чтобы здесь был Мутт и его солдаты! Было бы проще всего приказать двоим подежурить снаружи. Его нынешние бойцы казались толковыми, но никому нельзя было доверить такое задание. Похищение двух наложниц Гиппократа повлечет за собой суровое наказание – его отношения с Аврелией вряд ли признаются смягчающим обстоятельством. Никогда Ганнон не чувствовал себя таким одиноким. Ему пришла мысль подкупить пекаря, веселого толстяка, чье пузо говорило, что он и сам наслаждается своей снедью, но это показалось слишком рискованным. Город жил слухами о вражеских шпионах и войсках, которые хотят перейти на сторону римлян. Ни на кого нельзя было положиться, и меньше всего – на незнакомого человека.
У Ганнона была и другая причина для осторожности. Установление способа связи с Аврелией могло помочь в достижении цели, но он так и не понимал, как вызволить ее, ребенка и Элиру из дворца. Даже если решить эту с виду неразрешимую задачу, что делать дальше? Долг перед Ганнибалом велел ему оставаться в городе, а это стало бы крайне опасно.
Прошла неделя. Потеря такого количества солдат гарантировала, что римляне притихнут. Эпикид был вроде бы доволен, как Ганнон обучает войска, и занят, как никогда. Предложение юноши принять большее участие в защите города – уловка, чтобы раздобыть сведения для Ганнибала, – вежливо отклонили, и Ганнон прикусил язык. Он при любой возможности ходил в пекарню, но Элиру так ни разу и не увидел. В отчаянии юноша зашел в храм Зевса, один из многих в Сиракузах. Несколько серебряных монет, вложенных в руку одного из жрецов, обеспечили жертвоприношение жирного ягненка и то, что бог услышит его мольбу, чтобы его подруга «нашла путь к нему».
Спокойствие, снизошедшее на Ганнона после жертвоприношения, испарилось, как только он покинул храм. У входа стояла толпа таких же просителей. Когда он протолкался между ними – человеком с воспаленными глазами, пришедшим искать излечения, и обезумевшей матерью, принесшей больного младенца, – его охватила горечь. Здесь все было так же, как в храмах Карфагена и, заподозрил он, в храмах всех богов во всех землях под солнцем. Нищие, хворые, умирающие, завистливые и скорбящие приходили с разнообразными жертвоприношениями, от денег до пищи, стеклянной и глиняной посуды, – и что получали взамен? Банальные слова от жрецов… Ганнона подмывало добавить «и больше ничего», но он не посмел. Только боги могли ему помочь. Это они устроили ему встречу с Аврелией. Они не допустят – не могут допустить, – чтобы все осталось как есть. Ганнон повторял это себе сто раз в день, но его все равно глодали сомнения.
Прошло еще несколько дней. Однажды вечером юноше показалось, что он мельком увидел возлюбленную на балконе, но он не посмел махнуть ей рукой, боясь, что кто-нибудь увидит. В бессильной ярости Ганнон решил поговорить с Клитом, своим единственным другом в Сиракузах. Сделав это, он отдаст свою жизнь в его руки, но теперь уже юноша был согласен на такой риск. Если не начать действовать, Аврелия останется вечно страдать от унижений в руках Гиппократа.
Он постучал в дверь Клита в тот же день, взяв с собой небольшую амфору вина и кусок лучшего окорока, какой можно купить за деньги. Из-за подарков Клит принял его еще радушнее. Предоставив Ганнону единственный табурет, он ловко сломал восковую печать на горлышке амфоры и налил две чаши. Подняв тост друг за друга, они выпили.
– Голоден? – Клит ткнул пальцем в окорок, который выложил на стол.
– Давай займемся им позже, когда вернемся из таверны.
Клит усмехнулся.
– Ага, мы идем в город, да?
– Да, было бы неплохо. Мои солдаты говорят, что есть хорошее местечко на задней улочке в Ахрадине. По общим отзывам, туда стоит сходить.
– «Трезубец Посейдона»! Ты про это место?
Ганнон ощутил легкое разочарование.
– Ты был там…
– Я переступал порог каждой таверны в Сиракузах. – Клит отхлебнул вина. – Впрочем, буду счастлив сходить туда еще раз. Особенно если ты платишь!
– Таково мое намерение, – подмигнул Ганнон. Он поколебался в нерешительности, но мысль об Аврелии заставила его продолжить. – Хочу попросить об одном одолжении.
Клит поставил чашу.
– Я как раз гадал, что у тебя на уме. Если это не нанесет вреда моему городу…
– Ничего такого, – быстро проговорил Ганнон.
– Тогда сделаю все, что в моих силах, – с широким жестом сказал Клит.
– Может быть, узнав, ты бы так не сказал.
– Ха! – Клит поднял руку, останавливая его. – Мне нужно еще вина.
Снова наполнив чаши и сделав большой глоток, он жестом предложил Ганнону продолжать.
– Помнишь ту римскую девушку, женщину, о какой я тебе рассказывал?
– Не так давно? Думаю, что помню… Та, которая замужем?
– Да. – Ганнон почувствовал, как его охватывают горячие чувства, но совладал с ними. Нужно, чтобы голова была холодной. – Она здесь. В Сиракузах.
– Шутишь!
– Нет. Видел ее около двух недель назад.
