Граф одобрительно кивнул.
— Честный ответ, — сказал он. — Но тогда зачем вы передаете это письмо мне?
— А разве не все партии борются против изменников, милорд? — вскричал Дик.
— Хотел бы я, чтобы было так, как вы говорите, — ответил граф. — Я одобряю ваши слова. В вас больше юношеского задора, чем злостного умысла. И если бы сэр Дэниэл не был могущественным сторонником нашей партии, я защищал бы вас. Я навел справки и получил доказательства, что с вами поступили жестоко, и это извиняет вас. Но, сэр, я прежде всего вождь партии королевы; и, хотя я по натуре, как мне кажется, человек справедливый и даже склонный к излишнему милосердию, сейчас я должен действовать в интересах партии, чтобы удержать у нас сэра Дэниэла.
— Милорд, — ответил Дик, — не сочтите меня дерзким и позвольте мне предостеречь вас. Неужели вы рассчитываете на верность сэра Дэниэла? По-моему, он слишком часто переходил из партии в партию.
— Нынче у нас в Англии это вошло в обычай, чего же вы хотите? — спросил граф. — Но вы несправедливы к тэнстоллскому рыцарю. Он верен нам, ланкастерцам, насколько верность вообще свойственна теперешнему неверному поколению. Он не изменил нам даже во время наших недавних неудач.
— Если вы пожелаете, — сказал Дик, — взглянуть на это письмо, вы несколько перемените свое мнение о нем.
И он протянул графу письмо сэра Дэниэла к лорду Уэнслидэлу.
Граф переменился в лице; он стал грозным, как разъяренный лев, и рука его невольно схватилась за кинжал.
— Вы и это читали? — спросил он.
— Читал, — сказал Дик. — Как видите, он предлагает лорду Уэнслидэлу ваше собственное поместье.
— Да, вы правы, мое собственное поместье, — ответил граф. — Я должен отныне за вас молиться. Вы указали мне лисью нору. Приказывайте же мне, мастер Шелтон! Я не замедлю отблагодарить вас и — йоркист вы или ланкастерец, честный человек или вор — начну с того, что возвращу вам свободу. Идите, во имя пресвятой девы! Но не сетуйте на меня за то, что я задержу и повешу вашего приятеля Лоулесса. Преступление совершено публично, и наказание тоже должно быть публичным.
— Милорд, вот первая моя просьба к вам: пощадите и его, — сказал Дик.
— Это старый негодяй, вор и бродяга, мастер Шелтон, — сказал граф, — Он уже давно созрел для виселицы. Если его не повесят завтра, он будет повешен днем позже. Так отчего же не повесить его завтра?
— Милорд, он пришел сюда из любви ко мне, — ответил Дик, — и я был бы жесток и неблагодарен, если бы не вступился за него.
— Мастер Шелтон, вы строптивы, — строго заметил граф. — Вы избрали ненадежный путь для преуспеяния на этом свете. Но для того, чтобы отделаться от вашей назойливости, я еще раз угожу вам. Уходите вместе, но идите осторожно и поскорей выбирайтесь из Шорби. Ибо этот сэр Дэниэл — да накажут его святые! — алчет вашей крови.
— Милорд, позвольте покуда выразить вам мою благодарность словами; надеюсь в самом ближайшем времени хотя бы частично отплатить вам услугой, — ответил Дик и вышел из комнаты.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
СНОВА АРБЛЕСТЕР
Уже наступил вечер, когда Дик и Лоулесс задним ходом потихоньку улизнули из дома, где стоял лорд Райзингэм со своим гарнизоном.
Они спрятались за садовой стеной, чтобы обсудить, как им быть дальше. Опасность была чрезвычайно велика. Если кто-нибудь из челяди сэра Дэниэла увидит их и поднимет тревогу, сбежится стража, и они будут убиты. К тому же для них было одинаково опасно оставаться в Шорби, этом городе, кишащем врагами, и пытаться уйти открытым полем, где они рисковали наткнуться на стражу.
Недалеко от стены сада они увидели ветряную мельницу и рядом с ней огромный хлебный амбар, двери которого были распахнуты настежь.
— А не укрыться ли нам здесь до наступления ночи? — сказал Дик.
Так как Лоулесс не мог предложить ничего лучшего, они бегом бросились к амбару и спрятались в соломе. Дневной свет скоро угас, и луна озарила серебряным сиянием мерзлый снег. Теперь наконец можно незаметно добраться до «Козла и волынки» и снять эти ставшие уже опасными рясы. Из благоразумия они пошли в обход города, окраинами, минуя рыночную площадь, где их могли опознать и убить.
Дорога, которую они избрали, была долгой. Повернув к морю, они пошли темным и в этот поздний час — безлюдным берегом, покуда не достигли гавани. При ясном лунном свете они видели, что многие корабли подняли якоря и, воспользовавшись спокойным морем, ушли. Береговые кабаки (ярко озаренные, несмотря на то, что закон запрещал зажигать по ночам огни) пустовали; не гремели в них хоровые песни моряков.
Высоко подобрав полы своих длинных ряс. Дик и Лоулесс поспешно, почти бегом, двигались по глубокому снегу, пробираясь сквозь лабиринты хлама, выброшенного морем на берег. Они уже почти миновали гавань, как вдруг дверь одного кабака распахнулась и ослепительный поток света ярко озарил их бегущие фигуры.
Они сразу остановились и сделали вид, что увлечены разговором.
Один за другим вышли из кабака три человека и закрыли за собой дверь. Все трое пошатывались — видимо, они пьянствовали весь день. Они стояли, раскачиваясь в лунном свете, и, казалось, не знали, что им делать дальше. Самый высокий из них громко жаловался на судьбу.
— Семь бочек самого лучшего гасконского, — говорил он, — лучшее судно Дартмутского порта, вызолоченное изображение святой девы, тринадцать фунтов добрых золотых монет…
— У меня тоже большие убытки, — прервал его другой. — Я тоже потерял немало, кум Арблестер. В день святого Мартина у меня украли пять шиллингов и кожаную сумку, которая стоила девять пенсов.
При этих словах сердце Дика сжалось. До сих пор он, пожалуй, ни разу не подумал о бедном шкипере, который разорился, лишившись «Доброй Надежды»; в те времена дворяне беспечно относились к имуществу людей из низших сословий. Но эта внезапная встреча напомнила Дику, как беззаконно он завладел судном и как печально окончилось его предприятие. И оба — Дик и Лоулесс — отвернулись, чтобы Арблестер случайно их не узнал.
Каким-то чудом корабельный пес с «Доброй Надежды» спасся и вернулся в Шорби. Он теперь следовал за Арблестером. Понюхав воздух и насторожив уши, он внезапно бросился вперед, неистово лая на мнимых монахов.
Его хозяин, пошатываясь, пошел за ним.
— Эй, приятели! — крикнул он. — Нет ли у вас пенни для бедного старого моряка, дочиста разоренного пиратами? В четверг я еще мог бы напоить вас обоих; а сегодня суббота, и я должен клянчить на кружку пива! Спросите моего матроса Тома, если вы не верите мне! Семь бочек превосходного гасконского вина, мой собственный корабль, доставшийся мне по наследству от отца, изображение святой девы из полированного дерева с позолотой и тринадцать фунтов золотом и серебром — что вы скажете? Вот как обокрали человека, который воевал с французами! Да, я дрался с французами. Я на море перерезал французских глоток больше, чем любой другой дартмутский моряк. Дайте мне пенни!
