дня меня не было в её палатах. Ладно, посмотрим.
— Еду только мою вкушаешь, государыня?
— Твою, Федюнюшка. Но и рыбами не брезгую. Стерлядь люблю…
— Стерлядь, это хорошо-о-о, — протянул я, поглаживая её голову и ощущая жар. — А вот жар — это плохо. Почему не позвали меня?
— Так, жар вот только и начался с полудня.
— Малину залейте кипятком! И пей! Я же говорил.
Я укоризненно воззрился на царя.
— Заварили, заварили, Фёдюня, — сказал тот успокаивающе махая передо мной ладонями. — Пьёт уже.
— И ягоды на меду давать.
— Даём, даём, Федюня.
Царь был убедителен.
— Не вижу. У кровати пусть поставят тумбу какую или сундук, а на него питьё и малину. Пить надо много, государыня.
Голос у меня был ровный и спокойный, пальцы по голове двигались нежно касаясь «подушечками» кожи, определяя где жар, а где чувствовался холод.
— Эх, впендюрить бы… иголки, но ведь не поймут-с… Азиаты-с… — подумал вдруг я с игривыми интонациями «попаданца».
Проскакивали у него такие интонации по отношению к царице. Родственница была несравненной красоты женщиной, даже в болезни, и безумно, безумно обаятельной. Её кроткий взор иногда терялся в гримасах головных болей, но чаще она выглядела ангелом, сошедшим на землю.
— Да, будет печально, если она на справится с болезнью, — подумал я.
— А тебя, Федюня, на кол посадят. Думаешь, царь тебя поймёт и простит? Не-е-е, малыш. И кол — это ещё самое лёгкое испытание. У Ивана сорвёт «планку» и тогда мало никому не покажется. А времени осталось совсем ничего. Хотя…
— Что «хотя»? — спросил я у «попаданца».
Меня начинало трясти от страха, а это совсем не способствовало лечению методом акупрессуры. Пальцы должны быть уверенными. Пациент всё чувствует.
— Успокойся, — сказал я себе и успокоился. — Уже всё идёт не так. Сейчас царица уже в Слободе, а «тогда» её привезли сюда после Московского пожара, где она сильно надышалась дымом и испугалась. Пожар сей грядёт в июле сего года.
— О, мля! Так уже июль начался.
— Начался да не кончился.
— Так сказать надо царю-батюшке!
— На х… Зачем говорить, Федюня. Пусть она горит синим пламенем, эта Москва! Может и боярам будет чем заняться, ежели сгорит у них всё. А то ещё поедет тушить. Ведь сам по крышам бегал, огонь сбивал… В той истории… И что оно ему дало? Казна не сгорит, сгорит Белый город, да палаты царские на Куличках.
— Да-а-а… В Белом городе почитай одни бояре и живут…
— Вот и пусть они себе горят.
Я совсем успокоился и мои пальцы нежно, но сильно впивались в голову царицы вроде как «вкручиваясь» вовнутрь. Мысленно считая до двенадцати, я приказывал точкам активизироваться.
— А иглы надо сделать, — подумал я. — Что там нужно-то хорошей стали? Отломаю кусок от немецкого кинжала. У меня их много. «Где нашёл?», спросят. А в поле нашёл. Так, не отвлекайся. Лечебный эффект хуже, я заметил давно. Отчего так? Не знаю.
Продавив точки на голове, я принялся за шею и так повторил несколько раз, пока царица не сказала:
— Хорошо-то как, Федюня! Ты словно колдун.
— Тфу-тьфу-тьфу, государыня, — сплюнул я через правое плечо. — Я просто кровь в голове разгоняю. Застаивается она. Ты просто лежала неудобно, когда днём спала, вот и разболелась голова. А так у тебя всё в порядке.
Я и вправду заметил, что руки у царицы стали трястись меньше.
— Может и вправду ей массаж головы и шеи делать каждый день? Да и массаж тела не помешает. Она мало двигается.
— Делаешь гимнастику утром? — спросил я.
Царица потупила взор.
— Не делала? Государь, — я укоризненно посмотрел на Ивана Васильевича, — от этого жизнь царицы зависит. Надо, чтобы она двигалась, кровь разгоняла по телу. Тогда кровь выгонит ртуть.
Царь пожал плечами и улыбнувшись сказал:
— Не углядел, Фёдор Никитич.
— Всё! С гранатами мы разобрались, буду вами заниматься. Ты ведь тоже, государь, отравлен, помнишь? И то, что ты не чахнешь, так, как государыня-матушка, ещё не значит, что ты в безопасности.
Иван Васильевич помрачнел. Он сдвинул брови и тяжко вздохнул.
— Прав ты, Фёдор Никитич, — в его словах теперь не слышалось издевки, — Говори, что делать нам.
— Что делать? Да всё, что было сказано! Утром, помолясь, лёгкая гимнастика, Потом умывание всего тела. С потом ртуть тоже выходит. Смывать её надо. Потом — правильная еда. Вечером снова гимнастика и омовение. И не мучьте себя бдениями ночными. Летом надо ложиться спать в первую стражу и спать долго, не прерывая сон. Лучше скажись больным, государь и не вставай на молебны. Спи спокойно и лучше вместе с царицей.
Царица зарделась.
— Так ей покойнее будет. Повенчаны вы, как единое целое, а значит только вместе вы вылечитесь. И помни, государь, о пророчестве. Август не за горами.
Иван Васильевич нахмурил брови и зыркнул на меня левым глазом.
— Что за пророчества? — спросила царица.
Она не знала, о напророченной ей смерти в августе сего года.
— То моё дело, душа моя, — сказал, скрипнув зубами государь.
— Уже всё пошло не так как враги хотели, — спокойно сказал я. — Не всё в руках наших, но на всё воля божья. А Богу угодно, чтобы мы не только просили милости его, но и сами что-то делали.
Помолчали.
— Всё правильно говоришь, Федюня. А пошли, ка мы все в баню.
— Как, все? — спросила царица. — И я?
— И ты, — душа моя. И Федюня. Знаешь, как он массаж делает?! Пусть на тебя накинут покрывало, да и пойдём.
Иван Васильевич уже привык к этому «иноземному» слову, хотя мне кажется, что оно произошло от слова «масло», которое выжимали из семян.
Царица с моей помощью поднялась из кресла, а девки принесли шитое золотыми нитками и парчой сшитое в виде плаща-накидки покрывало и возложили его царице на плечи. Проход к царской мыльне по улице был коротким, а сама мыльня своей монументальностью больше напоминала грановитую палату в Московском Кремле.
Кто-то построил её, зная конструкцию турецких бань, всегда думал я.
Печи находились в невысокой подклети, то есть в подвале. В мыльне лишь торчали «ванны» с раскалёнными камнями, кое где ограниченные стенами и дверями, чтобы пар не разлетался по огромному помещению и можно было именно попариться. Таких «бань» в мыльне было четыре.
В центре зала имелся небольшой каменный бассейн, разделённый на две «ёмкости»: с тёплой и с прохладной водой. Царь любил из парилки бросаться в холодную воду и для этого из ледника приносили лёд.
Тут же имелись как деревянные, так и каменные «полати» в виде широких лавок. На одну из них сразу присела
