– Но я голоден, как волк! Мне необходимо что-нибудь перехватить.
Я оторвал у цыпленка ножку и протянул ей. Мы опустили поводья на шею лошадей и поехали шагом, расправляясь с цыпленком при помощи рук и зубов.
Надо было сделать остановку, хотя бы ради лошадей. Я следил за ними с тревогой, как мать смотрит за больным ребенком. Беда, если одна из них захромает или натрет спину седлом. В этой безлюдной стороне трудно найти кузнеца, и сбитая подкова может надолго нас задержать. Я хотел безостановочно двигаться вперед, но при этом щадить животных и не доводить их до полного изнеможения. Ведь, если внезапно появятся наши преследователи, лошади должны быть в приличном состоянии, дабы позволить нам уйти от погони.
Ради лошадей мы и решили переночевать под крышей, отказавшись от ночлега в горах под открытым небом.
На закате мы подъехали к маленькой гостинице, прилепившейся к выступу горы. Повстречавшаяся нам раньше женщина предупредила, что это последнее жилье на пути к йоркширским долинам по другую сторону гор, а езды нам, по ее словам, осталось десять или пятнадцать миль. Эти десять-пятнадцать миль прозвучали в ее устах, как тысяча, ибо для нее по ту сторону горы был совсем иной мир, такой же чужой и далекий, как для нас Африка или Индия. По-моему, она приняла нас за сумасшедших, узнав, что мы гоним туда коней, да еще по каменистой тропе, по которой ходят только вьючные лошади. Но мы не настолько безумны, решила она, чтобы идти через перевал ночью.
– Вы проведете ночь на постоялом дворе «Тюк шерсти»? – спросила она на своем ланкаширском наречии.
– О да, мэм, мы не намерены продолжать путь в темноте, – ответила Кит, потирая натруженные от верховой езды ноги.
В конюшнях «Тюка шерсти», наверное, никогда не стояли такие великолепные скакуны, поэтому фермер, муж хозяйки гостиницы, так и пожирал наших лошадей глазами, пока мы чистили их и устраивали на ночь. Мы рассказали басню о том, что везем их одной важной персоне в Йорк. Мы выбрали Йорк, так как довольно смутно представляли, какие города лежат по ту сторону гор, но знали, что большинство дорог Йоркшира рано или поздно ведут в Йорк. Хозяин оказался добрым, услужливым малым. Он научил нас, как на следующий день отыскать дорогу. Когда мы перевалим через хребет, сказал он, то увидим две долины. Та, что слева, выведет нас прямо к Йорку. Про себя мы тотчас решили ехать направо, так как эта дорога, очевидно, проходит южнее. Он предупредил нас, где находятся трясины и пропасти, и мы от всей души заверили его, что изо всех сил будем стараться обойти эти страшные места.
Затем дверь конюшни заперли, поместив туда одну из лучших собак для защиты от воров, и все направились в кухню. Хозяйка была не менее любезна, чем ее супруг. Им льстит, подумал я, что они прислуживают «молодым джентльменам», как нас здесь величали.
Мы наелись так, что чуть не лопнули. Особенно хорош был копченый окорок, который в этих краях готовят из свинины, а не из баранины, как у нас в Камберленде. Потом нам подали чудесное тушеное мясо с картофелем и сыр не хуже, чем у матери, только немного другого вкуса; сыр в каждом месте имеет свой привкус, по которому настоящий путешественник с закрытыми глазами скажет, где этот сыр делали.
В ту ночь в «Тюке шерсти», кроме нас, не было ни одного постояльца. Видно, комната для гостей часто пустовала, да и занимать ее могли только мелкие торговцы, гнавшие по тропинке вьючных животных: но в течение вечера в гостиницу заглядывало много желающих выпить кружку эля. И откуда только они брались? Ведь около «Тюка шерсти» не было ни одной деревни, если не считать нескольких коттеджей, разбросанных по холмам.
Все это был лохматый нечесаный люд. В углу сидел пастух и неторопливо прихлебывал эль из огромной кружки; за все время он ни с кем не обменялся и единым словом. В конце концов он встал, пробурчал что-то невнятное и вышел. По-моему, он скорее напоминал животное, чем человека.
– Они все становятся такими, – шепнула хозяйка, перехватив мой удивленный взгляд. – Изо дня в день наедине с самим собою в горах; иногда целую неделю не с кем слово сказать. Поневоле разучишься разговаривать.
У некоторых от грязи лица были как у мавров, и только белки глаз выделялись на черной коже. Даже у тех, кто, видимо, следил за чистотой, серая кожа была усеяна синими точками.
– Это все шахтеры, – тихонько сказала хозяйка, прикрыв рот рукой. – Их тут у нас много; угольная пыль въедается в кожу и придает им такой вид, будто они рябые.
Затем я обратил внимание на то, что, если не хватало стульев, они запросто присаживались на корточки, опершись спиной о стеку, а когда выпрямлялись, то видно было, что спина у них сутулая. Они становятся такими, подумал я, потому, что им приходится работать в низких штреках, которые они пробивают, в слое торфяника, чтобы добраться до угля, залегающего близко к поверхности.
«Моя дева»…
Хозяин сказал: «Поверните направо сразу за «Моей девой». Так называлась шахта, где работали эти люди, и в ту ночь я часто слышал от них эти два слова. Тогда они не вызывали у меня чувства ужаса. Это было хорошее, красивое название, которое должно было помочь нам отыскать путь к сравнительно безопасной Великой северной дороге.
Мы крепко спали всю ночь и проспали бы все утро, если бы хозяйка, по нашей просьбе, не подняла нас, как только первые лучи зари заиграли на холмах. Мы наскоро закусили кашей и бараниной, разменяли свой нобль и ускакали, набив едой седельные сумки.
– Помните, – крикнула она, высовываясь в низкую дверь, – ищите «Мою деву»!
Утро было пасмурное. Алая заря скоро поблекла на восточном крае неба, и плотные облака готовились закрыть солнце. Но дождя не было. Тропинка для вьючных лошадей – полоска пропитанного водой торфа – вилась между покрытыми вереском кочками и заросшими тростником илистыми лужами. Ехать приходилось друг за другом, поэтому разговаривать было трудно; лишь изредка мы перебрасывались отдельными фразами, да и те улетали, подхваченные ветром.
Я никогда не встречал более мрачных мест. Потом я часто думал, не наши ли рассказы припомнились Шекспиру, когда он описывал в трагедии «Макбет» зловещие болота, покрытые вереском. Меня ничуть бы не удивило, если бы нам здесь повстречались три ведьмы, хотя утром им и не полагается выползать на свет Божий.
Хорошо, что мы их не встретили: ведь мы уже разменяли свой нобль, а горсть серебра и меди, наверное, не предохраняет от дурного глаза.
Довольно скоро мы увидели угольную шахту, которая была расположена в низине, недалеко от дороги. На склоне холма зияли черные дыры, из которых время от времени выползали какие-то полуголые, грязные люди. Уголь вытаскивали в корзинах, нагружали на салазки и волокли вниз, в долину. Двое мужчин работали прямо на поверхности, так как здесь угольный пласт, прикрытый лишь тонким слоем земли, косяком выходил наверх.
